— Нет, я не понимаю, — внезапно произнесла она вслух.
— Чего ты не понимаешь? — сонно отозвался Коротков, который уже успел задремать.
— Ничего не понимаю. Девчонка колотится изо всех сил, надрывается на четырех работах, и ни один человек не хочет ей помочь. Ведь были же у ее родителей друзья, так где они сейчас? Неужели время так сильно людей изменило? Я не понимаю, Юрик, куда делось сострадание, сочувствие да обыкновенная жалость, наконец! Ну почему ни у кого сердце не дрогнуло? Я хорошо помню, как мы жили, когда мне было четырнадцать лет. И если бы, не дай Бог, с моей семьей что-нибудь случилось, нашлось бы как минимум семей десять, которые помогли бы мне, поддержали. Я бы совершенно точно одна не осталась. И в интернат меня не позволили бы забрать. А сейчас что происходит?
— А то и происходит, что ты видишь на живом примере Терехиной. Деньги отравляют людей, Асенька. Весь цивилизованный мир живет с врожденным пониманием того, что у одних людей денег много и даже очень много, а у других их мало или совсем нет. Это нормальное течение жизни, и не надо по этому поводу психовать. А наши сограждане выросли с мыслью, что денег у всех должно быть одинаково мало. Поэтому когда вдруг привычное течение жизни у нас нарушилось, да еще так резко, психология не успевает перестроиться. Виданное ли дело, когда у человека пенсия размером со стоимость единого проездного билета на городском транспорте. А у соседа три машины и два загородных дома, и за один поход в супермаркет этот сосед тратит на продукты три старушкиных пенсии. Что это может вызвать, кроме злобы, зависти, равнодушия к чужой беде и неоправданной жадности?
— Да, наверное, ты прав, — задумчиво сказала Настя. — Плюс ко всему отсутствие уверенности в том, что завтра все не отберут. Поэтому даже состоятельные люди не занимаются благотворительностью. Боятся, что завтра власть переменится, источник дохода прикроют, и стараются подкопить побольше, чтобы потом до конца жизни прилично существовать. И при всем этом ходит по городу некий человек, который живо интересуется матерью, сестрами и братом Иры Терехиной. Зачем, Юра? Откуда у него этот интерес? И почему он совершенно не интересуется самой Ирой?
— Слушай, ты меня замучила, — жалобно сказал Коротков. — У тебя всегда вопросы так интенсивно рождаются, когда спать надо? Найдем мы этого Николаева и все у него спросим. Потерпи.
— Извини, — виновато сказала Настя. — Спокойной ночи. Она уже сейчас была уверена, что никакого Александра Ивановича Николаева они не найдут. Спасибо, конечно, что не Иванов Иван Петрович, но разница, в сущности, невелика.
Зоя была полной противоположностью Верочке. Неяркая, забитая, до тридцати семи лет просидевшая в старых девах, она беременность свою воспринимала как Божий дар, а на него смотрела как на высшее существо с немым обожанием и восторгом. И несмотря на то, что он был отцом ее будущего ребенка, называла на «вы». О законном браке она в отличие от энергичной и предприимчивой Веры даже не заикалась. В работе с Зоей методика была другой, ей нужно было приходить на процедуры каждую неделю. Он строго следил за тем, чтобы обе женщины не столкнулись в его кабинете.
— Вы столько со мной возитесь, — робко сказала Зоя, одеваясь после процедуры. — Даже не знаю, как я смогу вас отблагодарить.
— Не говори глупости, — раздраженно буркнул он. — Это же наш общий ребенок, я должен заботиться и о тебе, и о нем. Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, хорошо. Только страшно немножко. Говорят, в таком возрасте рожать в первый раз опасно. Как вы считаете, все обойдется?
— Естественно. Выбрось это из головы. Ты — нормальная здоровая женщина, все должно пройти без осложнений. Я же не зря проверяю тебя каждую неделю.
Зоя была на четвертом месяце, но на нее он возлагал самые большие надежды. Двадцать лет упорного труда, бессонных ночей, связей с нелюбимыми женщинами должны были наконец принести долгожданный результат. И если Зоя оправдает его надежды, он, пожалуй, женится на ней. В виде благодарности судьбе. Отношения с Зоей — тот капитал, на ренту от которого можно будет существовать до конца дней. Она будет счастлива стать его женой. А стало быть, будет все ему прощать и преданно за ним ухаживать всю оставшуюся жизнь.
Но вообще-то она права, первые роды в тридцать семь лет — штука рискованная. Разумеется, он следит за состоянием ее здоровья, но нужно будет в роддоме подстраховаться, пусть пригласят хорошего кардиолога, да и хирург не помешает, если Зоя не сможет родить сама и придется делать кесарево. Нельзя рисковать ни самой Зоей, ни тем более ребенком. Малыш должен быть вскормлен материнским молоком, иначе все бессмысленно.