— Лида, прости меня, ради бога, прости! — Неожиданно Кусочкина всхлипнула, и по её худым щекам покатились слёзы. — Мне нужно было сказать тебе это ещё утром…
— Ты о чём? — Глядя на вздрагивающее, сплошь изрезанное узкими неглубокими морщинами лицо Али, Загорская устало поморщилась.
Истерика подруги в её планы не входила. Признаться честно, она надеялась на Алькину доброту и сознательность, а ещё на то, что друзья, как известно, должны идти друг за другом в огонь и в воду. То, что Альбина никуда идти не собиралась, существенно усложняло и без того деликатное положение, а уж слёзы, так некстати навернувшиеся ей на глаза, и вовсе путали все карты.
— Аль, перестань, мне и без твоих завываний несладко. — Лидия достала носовой платок и протянула его подруге: — На, возьми и прекрати разводить сырость.
— Лидочка, девочка моя, я перед тобой так виновата… — Непрерывно всхлипывая, Кусочкина прижала тонкий платочек к носу. — Если бы я только могла знать, чем всё это закончится, я бы не стала медлить ни единой минуточки!
— Алька, говори по-человечески, что у тебя произошло?! — Мокрое хлюпанье начало выводить Лидию из себя. — Будь человеком, Алька, перестань скулить и скажи, наконец, в чём ты виновата. Из-за твоего шмыганья носом я никак не могу понять, в чём дело.
— Вчера вечером… — стараясь удержаться от слёз, Кусочкина глубоко и прерывисто вздохнула, — ко мне приходил Борис. Это было часов в десять, в начале одиннадцатого. Обычно он приходит раньше, потому что не хочет меня беспокоить так поздно, ты же знаешь, какой он милый и воспитанный мальчик…
— Знаю, знаю, — поторопила её Загорская. Боясь, как бы в Алькину голову не пришло в сотый раз перекладывать старую песню на новый лад, она быстро закивала, заранее соглашаясь с тем, что краше и умнее её страхолюдины-племянника нет в целом свете. — Зачем он к тебе приходил?
— Так ведь скоро Новый год, — мокро всхлипнула Альбина. — Сначала мы обменялись с Борюсиком подарками. Он принёс мне чудесный чайный сервиз, — она кивнула на коробку, перевязанную огромным малиновым бантом и стоящую нераспечатанной на полке серванта, — а я подарила ему чудесный тёмно-синий галстук с таким разводами, как… знаешь, как…
— Ну понятно, с узорами, — перебила её Лидия. — И что было дальше?
— Дальше мы сели попить чайку с печеньем. Я вчера напекла печенья из творога, Боречкино любимое. Я понимаю, что кушать сладкое на ночь вредно…
— Но вы всё-таки покушали, — сократила её бесконечные излияния Лидия.
— Сначала Боречка рассказывал мне о себе, о своём институте. У них только что началась зачётная сессия… хотя, впрочем, это не так важно, — прервала она сама себя, и, поняв, что институтской саги о зачётах и экзаменах ненаглядного Борюсика счастливым образом удалось избежать, Лидия с облегчением вздохнула, а Аля продолжила: — Боречка уже допивал чай, когда вдруг вспомнил, что хотел рассказать, и отложил чайную ложечку.
Чайная ложечка Борюсика не интересовала Лидию нисколько, но перебивать Альбину снова она не решилась. Растерявшись вконец и переутомившись от сильных переживаний, Алька могла пойти на новый круг всхлипываний, и тогда драгоценного времени потерялось бы вдвое больше, нежели оставь она всё, как есть сейчас.
— Когда он начал говорить, я уже почувствовала что-то неладное, что-то такое, что невозможно объяснить словами, — Альбина жалостливо сложила уголок бровей, — а когда он закончил, поняла, что не ошибалась.
— Ты скажешь когда-нибудь, что поведал тебе твой обожаемый Борюсик, или так и будешь переливать всякую сентиментальную чушь из пустого в порожнее?! — не выдержала Лидия.
— Леонид… покойный Леонид, — часто моргая, поправилась она, — к краже в твоём доме не причастен.
— Как это? — опешила Загорская.
— Твою квартиру обчистил не он.
— А кто? — Глаза Лидии стали огромными.
— У тебя в доме был его сын. Семён.
— Что-о-о? Быть того не может!
— Может. — Альбина снова хлюпнула носом. — Когда Боря увидел, что карманы его дружка буквально распирает от денег, он спросил, откуда у Семёна такое богатство. Ну, тот и влупил ему в лоб: «Стряс с бывшей папашкиной пассии». Боря: «Как стряс?» А тот: «Сделал дубликат с отцовского ключа». Ты понимаешь… — лицо Альбины, сморщившись, превратилось в печёное яблоко, — мне бы, дуре, тут же позвонить тебе да и рассказать обо всём, а я — нет, захотелось с глазу на глаз. — Она горько усмехнулась. — Позвони я вчера вечером, на твоих руках не было бы Лёниной крови. Что же я натворила-то? — Безвольно опустив руки вдоль тела, она закусила нижнюю губу.