Нету края света, потому что земля круглая, и возвратиться потому некуда по-человечески – везде огороженные заборами дворцы или хижины, отхватившие себе кусок, объявившие его свободным и готовые разорвать на части любого, кто покусится на его ограниченную с четырех сторон свободу, на его скупость и его скудость! Я говорю непонятно?
– Скорее путано.
– Это пройдет. Скоро. А я стану звездой. И буду сиять! И буду жить вечно! Знаешь, почему? Мне это суждено! Суж-де-но! Ты мне веришь?!
И тут – зазвучала мелодия Моцарта. Прозрачная, как вода студеного альпийского ручья. Грустная и чарующая, она слышалась словно сама собою...
Девушка вскинула кудрявую голову, вслушиваясь.
– Это – знак? – спросил я, постаравшись, чтобы вышло иронично, но не насмешливо.
– Нет. Это мобильный. Полифония.
– Красиво.
Алина прошла в комнату, взяла трубку. Мелодия оборвалась на парафразе.
Глаза девушки заблестели, странная улыбка скривила губы, она кивнула несколько раз, нажала отбой, вернулась, посмотрела на меня, но как бы сквозь, сказала тихо:
– Прощай, спасатель. Тебя ждет твое солнце, и твоя жалость, и твоя тоска, и твоя любовь, и твоя доблесть... А меня ждут звезды. Теперь я – одна из них.
Тревога волной сдавила мне сердце, но то ли от усталости и утомления этого дня, то ли еще отчего... Я ничего не успел.
Одним движением Алина сбросила халатик, оставшись нагой, пробежала несколько шагов до края, вскочила на парапет, блаженно изогнулась юным загорелым телом и – сверглась вниз. Исчезла.
Я глупо сидел на краешке диванчика, сжимая стакан остывшего чая. Потом подошел к парапету.
Саратона внизу сияла. Где-то вдалеке вздыхал океан, покойно, непостижимо... Откуда-то слышалась мелодия гавайской гитары, но все это заглушали чистые, прозрачные струи Моцартовой сороковой симфонии, что продолжала звучать внутри меня...
Ночь на Саратоне только начиналась. Для Алины Арбаевой она уже закончилась. Как и весь этот сияющий мир.
Фортуна – девушка странная. Есть у нее и любимцы, и изгои. Иным она сдает от рождения такие карты, что можно садиться вслепую за любой стол и грести золотые дукаты горстями, пока не устанешь. Другим же предстает порой в столь странном обличье, что и решить не можешь: то ли это счастливый случай, то ли случайная каверза, какая заведет тебя в такое жизненное болото, из которого, кажется, не выбраться.
В какой бурелом забрела юная Алина Арбаева? Весь мир и даже не в переносном – в прямом смысле лежал у ее ног, а она распрощалась с этим миром легко, с сиянием в глазах, словно некто блистательный и лукавый обещал ей: «Прыгай, и мои крылья подхватят тебя и вознесут к звездам...»
«Теперь я знаю Путь...» «Влюбиться и умереть – одно. Жутко, но прекрасно». «Снадобье, которое ты принял за наркотик, – просто лекарство от страха. Перестаешь беспокоиться о жизни, потому что знаешь, что будешь жить вечно».
Теперь Алина Арбаева лежит разбитой куклой на лоснящемся асфальте... Кто сотворил с ней эту злую и бесцеремонную шутку?!
Мелодично прозвучал гостиничный антикварный аппарат.
– Ты еще там, Дрон? – спросил Савин.
– Как слышишь.
– Что произошло?
– Алина Арбаева решила стать звездой. В прямом смысле. И спрыгнула с парапета.
– Дрон, ты...
– Я не успел. Все произошло очень быстро.
Или я просто постарел и разучился предугадывать? Или это особое обаяние Саратоны? Он не создан для несчастий, этот остров всегдашнего праздника...
– К тебе уже поднимаются. Постарайся ничего не трогать. Да, уже выехала патрульная машина и префект. Я поднимусь тоже. – Савин помолчал, произнес тихо: – Дрон, как тебя угораздило во все это «вписаться»?
– Бог знает.
Знает кто-то еще, тот, кто звонил девушке по мобильному перед самым прыжком, но Савину я об этом говорить не стал.
– Я все сказал?
– Это ты у меня спрашиваешь, Иван Саввич?
– Ага. Не уходи никуда, Дрон.
– Через парапет? Я не хочу становиться звездой.
– Все хотят. Не у всех выходит.
Глава 8
Размышлять на тему «Как стать звездой» мне было просто некогда. Я успел подойти к осиротевшему мобильнику, взял: мне нужно было увидеть номер, с какого звонили Арбаевой. И – запомнить.
Пролистать память навороченного аппаратика уже не удалось: в дверь номера тактично постучали.
Зашли трое. Двое полицейских и гостиничный детектив. Лица у полисменов были невозмутимыми, лицо детектива – озабоченно-досадливым: и надо же было такому приключиться именно в его дежурство! Теперь – заботы, неприятности, хлопоты. Короче, нарушение привычного жизненного распорядка. По-крупному. Ну а какие кошки скреблись у меня на сердце – об этом я никому сообщать не стал.
Полицейские попросили меня вернуться в номер, устроиться в кресле и дождаться префекта. Потом появилась «сценарная группа»: съемка, экспертиза, отпечатки пальцев... Они толково разбрелись по комнатам, заниматься привычным и в общем-то рутинным для них делом. Префект должен был появиться минут через пятнадцать.
Не знаю, чем скрашивали время ожидания мои соглядатаи, а я вздремнул. Расслабил мышцы лица, шеи, предплечий и скоро уже видел сон. Мне снилось, что я лежу на поляне в лесу, где-то в России; солнце теплое и нежаркое, поляна окружена лесом, а сверху – спокойное, неяркое небо... Я чувствовал солнечное тепло сквозь сомкнутые веки, потом смотрел на небо и вдруг почувствовал, как исходящий от нагретой земли, настоянный на ароматах полевых трав и теплой сосновой смолы поток словно подхватил меня и стал поднимать над поляной... И вот – воздух был уже упруг и послушен, и непонятная радость согревала и нежила... Сон был добрый.
– Олег Дронов? – услышал я вежливое, решил, что сон досмотрел, и открыл глаза.
В кресле напротив сидел префект полиции Саратоны – спортивный, крепко сбитый мужчина лет пятидесяти пяти. Под пиджаком его угадывалась наплечная кобура; он единственный на острове носил оружие, но никогда его не применял, хотя, по слухам, владел пистолетом мастерски и, по тем же слухам, почти каждый вечер уезжал в небольшой каньон на западной окраине Саратоны, давно превращенный в свалку, и практиковался там в стрельбе; мне вспомнилось почему-то, что наши предки считали владение пистолетом искусством; и еще вспомнился почему-то Пушкин, и его Сильвио из «Выстрела», и строки дуэльного кодекса: «Дуэль не должна ни в коем случае, никогда и ни при каких обстоятельствах служить средством удовлетворения материальных интересов одного человека или какой-нибудь группы людей, оставаясь всегда исключительно орудием удовлетворения интересов чести».
Все эти мысли промелькнули мгновенно: я встал и вежливо поклонился Алену Данглару, носившему, кстати, наследственный титул барона. И сама фамилия его, по правилам, должна была бы писаться через апостроф, но барон считал это неудобным.
– Вы у нас числитесь спасателем на Восточном пляже?
– Да.
– Волею возложенных на меня должностных обязанностей я вынужден буду задать вам несколько вопросов. Прошу вас не чувствовать себя оскорбленным, если какие-то из них покажутся вам обидными или задевающими вашу честь: дело идет о... безвременной кончине совсем молодой особы, впервые посетившей наш остров; отец ее, хотя и не особенно известен в кругах людей, обычно отдыхающих на Саратоне, тем не менее, насколько мне удалось установить, занимает крупный пост в серьезной нефтяной корпорации и пользуется значительным влиянием в в а ш е й стране. Был бы вам признателен, если бы вы были откровенны и точны.
Да, такая речь крупного полицейского чина, обращенная, если называть вещи своими именами, к главному подозреваемому, была мне приятна. В родном отечестве при сходных обстоятельствах мне бы такое сказали, что...