В целом науку можно рассматривать как выражение и толкование уже применяемого знания. Наука облекает в слова накопленные навыки, которые затем становится легче развивать, чтобы открыть их новые удивительные аспекты: сначала территория, а лишь потом карта.
Эта точка зрения не противоречит науке. Как раз наоборот. Наука говорит нам то, что мы уже знаем о мире — но не можем рассказать другим.
Или, как это отлично выразил Джонатан Миллер: «Важный источник информации — это интуитивные знания, которыми могут поделиться монтажеры — но до сих пор никто не позаботился о том, чтобы доступно выразить эту практическую мудрость».
Возможно, в будущем наука о сознании и коммуникации будет так же учиться у актеров, радиопродюсеров и монтажеров, как термодинамика училась у кочегаров, пиротехников и угольщиков в прошлые века.
«Вся наука представляет собой не более чем усовершенствование нашего повседневного мышления», — написал в 1936 году Альберт Эйнштейн в своей статье о физике и реальности, которая спровоцировала его споры с Нильсом Бором о современной квантовой физике. Квантовая механика продемонстрировала: сложно описать мир, не ссылаясь на тот факт, что мы его описываем. Эта точка зрения, которую решительно отстаивал Бор, не нравилась Эйнштейну.
Эйнштейн полагал, что физик совершенно не должен думать о своей физике, «не принимая во внимание гораздо более сложную задачу — задачу анализа природы повседневного мышления».
Это была не просто любезность со стороны одного из самых знаменитых ученых в мире: повседневная жизнь гораздо более сложна, чем научный мир, так как наука как раз склонна игнорировать все, из чего не может извлечь пользу.
Но повседневная жизнь и ее язык тем не менее оказывают влияние на научную мысль, даже если речь идет о гораздо более простых задачах, чем задачи нашей повседневной жизни. В вопросе о глубине нашего повседневного мира в сравнении с научным Бор и Эйнштейн были полностью единодушны: «Мы ограничены языком настолько, что не можем сказать, где верх и где низ», — говорил Бор. Смысл этого высказывания заключается в том, что в ходе окончательного анализа наука будет использовать только то, что мы можем сказать друг другу недвусмысленно.
На самом деле это и является характеристикой науки: она охватывает все, о чем мы можем недвусмысленно сказать друг другу.
А это не так много, если сравнить это со всем, что мы воспринимаем, ощущаем и о чем думаем — не говоря уже о том, что мы чувствуем. Наука — это коллективный проект, направленный на познание мира, о котором мы сможем рассказать друг другу. Знание становится научным знанием только после того, когда оно рассказано в форме, которая позволяет другим людям воспроизвести это знание. Однозначным способом.
Другие виды познавательной активности человека не подвержены этому ограничению. Искусство — это то, чем мы можем друг с другом поделиться, а не то, чем мы можем поделиться однозначно. Вот почему к этим остальным видам деятельности не применяется требование выразимости и возможности быть выраженными очень точно, которое характерно для науки.
Это требование не позволяет науке отказаться от языка нашей повседневной жизни, даже когда она имеет дело с явлениями, которые сложно выразить повседневным языком, к примеру, с электронами, которые одновременно демонстрируют свойства волн и частиц. Конечно, очень часто наука проявляет весьма странные предпочтения в выборе языка, но при этом всегда учитывается предпосылка, что новое поколение ученых должно освоить эти знаки и символы, не путаясь в их значении: десять лет в университете будет достаточно, чтобы понять, о чем идет речь. Следовательно, наука просто не может не использовать концепции и слова из повседневной жизни, даже если атомные явления им совершенно не соответствуют. Знания, полученные наукой, должны быть выражены языком, понятным молодым студентам.
Слово не обязательно выучивается путем долгих и глубоких размышлений о нем — оно, возможно, скорее осваивается через его применение: «В конце концов, строго говоря, сознательный анализ любой идеи исключает ее немедленное воплощение», — писал Бор.
Значит, научное образование заключается в том, что человек прокладывает свой путь через огромное количество экспериментов, вычислений и споров и приходит к пониманию того, что под всем этим подразумевают остальные. В однозначной — однако, не обязательно сознательной — форме каждый, кто выполняет те же эксперименты, получает те же результаты, даже если их детали не являются или не могут являться полностью идентичными.
Взаимоотношения между сознательным обучением и бессознательными навыками можно представить на примере сравнения науки и балета. И то, и другое подразумевает, что придется много трудиться, чтобы достичь того, что в конечном итоге не может быть выражено в словах — но чем тем не менее можно будет поделиться со множеством других людей.
Именно тот факт, что наше повседневное знание является вовсе не тривиальным, а очень глубоким, означает: мы никогда не сможем от него избавиться, и вся наша познавательная активность будет к нему возвращаться. Эта проблема обратного отслеживания является настоящей проблемой философии квантовой физики: «…мы придерживаемся рамок языка…», но не в состоянии сказать то, что хотим сказать.
Мы не можем отказаться от языка, так как тогда мы не сможем говорить друг с другом, не сможем сказать то, что хотим сказать, ведь только язык служит нам для передачи сообщений.
Проблема науки, проблема обратного отслеживания обязана своим происхождением более простому фактору: пропускная способность сознания намного ниже, чем пропускная способность органов чувств. Большую часть того, что мы знаем о мире, мы никогда не сможем рассказать друг другу.
Проблема квантовой физики — это просто наиболее острое проявление обычного фактора: наши социолингвистические отношения друг с другом базируются на обмене информацией при пропускной способности в 16 бит в секунду. А наши непосредственные и естественные отношения с окружающим миром основаны на обмене информацией при пропускной способности во много миллионов бит в секунду.
Следовательно, мы можем только говорить о том, что важно, когда мы не разговариваем, а действуем: мы можем что-то показывать друг другу, вместе чувствовать, учиться друг у друга навыкам, находить удовольствие в мастерстве друг друга. Но мы не можем все это детально друг другу описать.
«я» может сказать: «Я умею кататься на велосипеде». Но это не так. Кататься умеет «Я».
Как сказал об этом Лао-Цзы, китайский ученый, основатель даосизма, когда отправлялся умирать в горы: «Знающие не говорят. Говорящие не знают».
Глава 12. Происхождение сознания
Сто лет назад, когда психологи еще всерьез воспринимали интроспекцию, Уильям Джеймс написал: «Универсальный факт сознания заключается в том, что не «мысли и чувства существуют», а «я мыслю» и «я чувствую».
Сознательное «я» — это самая непосредственная вещь из всех, которые мы ощущаем. Оно предшествует всем другим видам восприятия. Это та точка, с которой каждый из нас, будучи современным человеком, видит создавший нас мир.
Но откуда исходит само это «я»?
В 1976 году Джулиан Джейнс из Университета Принстона предложил шокирующую теорию: три тысячи лет назад у человека не было сознания. Так Джейнс утверждал в
«Происхождения сознания в процессе краха бикамерального разума»
«Если наши рассуждения были верными, вполне возможно, что могла существовать раса людей, которые разговаривали, судили, обосновывали, решали задачи и на самом деле делали большинство того, что делаем мы — но у которых вообще не было сознания».