Французская историческая школа «Анналов», немец Герман Норберт Элиас и многие другие исследовали удивительный исторический факт, что зеркала и сознание идут рука об руку. Важны, конечно, не зеркала сами по себе — важно отражение. В конце концов, если мы хотим себя увидеть, мы можем посмотреть в спокойную воду. Технология изготовления зеркал, как и многие другие технологии — это просто метод, гарантирующий, что мы сами можем устанавливать, когда хотим получить тот или иной эффект. В данном случае это возможность видеть себя со стороны — и не только тогда, когда море спокойно.
Древнегреческий миф о Нарциссе, который влюбился в собственное отражение, может быть истолкован многими способами и имеет множество уровней. Сегодня наиболее распространенной является версия, что это миф о человеке, который влюбляется в собственное отражение и не видит интересную и заинтересованную в нем женщину, Эхо. Этим он навлекает на себя гнев богов, которые превращают его в цветок.
В этом контексте мы можем интерпретировать миф как отражение риска, характерного для человека, слишком сильно поглощенного тем, как он выглядит со стороны — так, как его видят другие. В результате человек теряет возможность напрямую и немедленно ощущать потребности других. Проблема Нарцисса — мятежная любовь к самому себе, любовь к себе в глазах окружающих.
Основные события в истории сознания.
Когда у нас есть самосознание, зеркала и хорошие манеры за столом, возникает проблема: сфера деятельности человека более не ограничена тем, к чему стремятся его желания и что позволяет закон: внезапно для него становится важным взгляд других. «я» неизбежно берет контроль, так как только «я» может представить себе, что могут подумать другие люди — «Я» известны только его собственные импульсы.
Британский психоаналитик Дональд Уинникот указывал, что лицо матери — это первое зеркало младенца. «В индивидуальном развитии предшественником зеркала является лицо матери», — писал Уинникот. Исследования показывают, что реакции младенца становятся беспокойными и дезорганизованными, если лицо матери не отражает никаких эмоций, когда она на него смотрит.
Но у ребенка еще нет ощущения себя. «Нет такой вещи, как младенец», — утверждает Уинникот в своем знаменитом замечании. Младенец существует только вместе с матерью или другими людьми. Понятие «я», личность, не появляется до третьего года жизни. Естественное состояние младенца — это восприятие неотделимости и неидентичности.
Морис Берман называет это познание разницы между собой и другими людьми «основным недостатком» современного взгляда человека на мир. «Где именно человек приходит к осознанию, полностью условно: постоянным остается осознание того, что я «здесь» и что «там» (то, на что смотрит человек, или то, что находится вне его) — это там».
Установление различия между «внутри» и «снаружи» — это фирменный знак сознания — и его проблема. «До этого момента (в жизни) все мы чувствуем себя более-менее продолжением своего внешнего окружения. Появление сознания означает разрыв этой непрерывности, появление разделения между Собой и Другим. Вместе с мыслью «Я — это я» для нас открывается новый уровень существования», — пишет Берман.
Этот процесс не является безболезненным. В 1951 году Уинникот предположил, что плюшевый мишка, с которым играет ребенок — это переходный объект между внешним и внутренним. Чтобы смягчить переход от себя к остальному миру, дети используют соски и плюшевых мишек. Позже появляются более совершенные вещи: искусство, религия, алкоголь, таблетки и книги. Фундаментальный страх, исходящий из идеи о том, что мы отделены от мира, смягчается теми средствами, которые мы можем найти.
В своей замечательной книге «Возвращение к чувствам» Берман использует это детское отделение как ключ к пониманию того, почему мы отрицаем собственное тело и те чувства, которые в нем ощущаем. Потому что когда мы начинаем проводить различие между собой и остальным миром, возникает конфликт: как они соотносятся друг с другом? Мы можем отрицать существование нашего сознания (и ощутить экстатическое чувство единения с миром, забывая о себе), или мы можем отрицать существование внешнего мира и его «отличность от нас», позволяя сознанию и «я» управлять всем, не встречая возражений.
Вопреки своим знаниям, полученным в результате изучения огромного многообразия психоаналитических и философских традиций, включая работы таких фигур, как Уинкотт, Элиас, психоаналитик Жак Лакан и философ М. Мерло-Понти, Берман утверждает, что эта последняя стратегия доминирует в нашей культуре. Разница между собой и «отличностью» постоянно воспроизводится: мы учимся отличать друзей от врагов, ручное от дикого, мирское от небесного. Более-менее отчаянная попытка сохранить идею о том, что мы обладаем контролем над собой, проявляется в образовании национальных государств и армий (которые появляются в то же время, что и зеркала и самосознание).
Но настоящая драма заключается не в этих внешних конфликтах: по Берману, настоящая драма — это внутренний конфликт. Вы — это личность, наделенная телом, но вы не хотите признать это тело, так как оно неконтролируемо, непонятно и отвратительно. А ведь по-настоящему пугает как раз то, что мы не можем контролировать: пауки, сексуальность, эмоции, страх и наше тело.
Другими словами, это все, что не может контролировать «я» — хотя и очень хочет. Результат подобного отрицания того, что мы не можем контролировать — ощущение глубокой пустоты, внутреннее беспокойство, которое постоянно приходится компенсировать с помощью переходных объектов. Как диктаторы, которые в конце концов сходят с ума, так как никто не осмеливается им перечить, «я» приходит к пожизненному отчаянию: все неконтролируемое — это угроза для «я», и мы пытаемся от этого избавиться путем интенсивного использования пестицидов, зоопарков и телевидения. Мы должны взять иное под контроль, так как «сама идея Внешнего — это настоящий источник страха», — как писали в 1944 году немецкие философы Макс Хоркхаймер и Теодор Адорно.
«В то время как с одной стороны тело характеризуется неизменным и неизбежным присутствием в нашей жизни, другая его существенная характеристика — отсутствие», — написал американский философ Дрю Ледер в своей книге «Отсутствующее тело» (1990). Он задает вопрос: «почему тело, которое является основанием для получения опыта, тем не менее стремится отойти от непосредственного восприятия».
В философии 20 века Ледер придерживается взглядов так называемой феноменологической школы, созданной немецким философом Эдмундом Хассерлом, который пытался найти базис всех знаний в науке и повседневной жизни. Хассерл начал с изучения «явления» — того, что мы воспринимаем в данный момент. Примерно в 1913 году он начал описывать все виды восприятия с точки зрения «трансцендентального я». Слово «трансцендентальный» указывает на то, что Хассерл говорит о чем-то, что выходит за пределы восприятия и предшествует ему. Трансцендентальное я — это не то же, что эмпирическое я, личность, но скорее — в контексте этой книги — принципы симуляции, лежащие за иллюзией пользователя. Но жизненно важно то, что Хассерл показал: мы можем анализировать человеческое восприятие — явления, которые мы воспринимаем в данный момент — а не просто абстрактные концепции.
Француз Морис Мерло-Понти подчеркивает, что эти непосредственные восприятия коренятся в ощущениях тела. Мы можем ощущать вещи только потому, что у нас есть тело.
Но Дрю Ледер заходит дальше, чем Хассерл и Мерло-Понти. Их традиция в основном включает в себя восприятие и «подвижность». Как пишет Ледер, «через эти модальности мы непосредственно воспринимаем мир и воздействуем на него. И в то же время эти функции появляются внутри серии безличностных промежутков: тело эмбриона до рождения, автономные ритмы дыхания и циркуляции, неподвижность во время сна, тайна мертвого тела. Как раз потому, что эти состояния тела включают в себя различные формы отсутствия восприятия, ими, как правило, пренебрегают философы, рассматривающие тему восприятия».