Но едва ли не с самого начала Нового времени – и чем дальше, тем больше – наряду со многими безусловно позитивными стороны освобождения человека, которые отразились и в культуре, и в цивилизованности, стали проявляться и негативные стороны. К ним нужно отнести в первую очередь повышенное самомнение разума и его крайний рационализм, претендующие на переустройство общества на «разумных началах» и создание «нового человека». Это «такая эпоха в жизни каждого народа, – писал Бердяев, – когда ограниченный и самонадеянный человеческий разум ставит себя выше тайн бытия, тайн жизни, тех божественных тайн жизни, из которых исходит, как из своих истоков, вся человеческая культура и жизнь всех народов земли»[45]. Р. Гальцева справедливо заметила в связи с этим, что консервативные мыслители находят упадок духа и нравов, «истоки порчи» «в “люциферическом” направлении, которое приняла Новая история, когда гордая человеческая “самость” противопоставила себя всему естественному миропорядку. И пожинаемые ныне духовные плоды надо понимать тем самым как выросшие из этой же эгоцентрической заносчивости, в сердцевине которой – эгоистическая корысть»[46].
Об опасностях неумеренного возвеличения человека ещё в XVII веке предупреждал Паскаль. Позже Кант направил остриё своего критицизма против самомнения разума, представлений о его автономности и всемогуществе, с одной стороны, и о полной познаваемости человека и мира – с другой. В XIX веке Достоевский и Ницше раскрыли глубокую противоречивость человека, его тайные – нередко страшные – глубины[47].
Другая характерная черта Нового времени – эпохальный сдвиг в духовной сфере: постепенный отказ от религиозного мировосприятия и в конечном счете секуляризация общества. Между тем безрелигиозность – это не просто отрицание религии или индифферентное к ней отношение. В первую очередь это – переоценка ценностей, в частности, отказ от авторитета нравственного начала, внеположенного и сверхприродного по своему происхождению (об этом речь пойдёт ниже). Поэтому неудивительно, что наметилось вырождение натуралистического, по выражению С. Франка, гуманизма как такового. А. Солженицын так же видел «ошибку в самом корне, в основе мышления Нового времени», в миросозерцании, «которое… может быть названо рационалистическим гуманизмом либо гуманистической автономностью – провозглашённой и проводимой автономностью человека от всякой высшей над ним силы»[48].
В результате закономерное высвобождение индивида из связывающих его пут со временем парадоксальным образом обернулось такой индивидуализацией, которую стоило бы назвать «избыточным освобождением».
Подлинное значение всех этих явлений проявилось особенно наглядно, когда в результате триединого процесса – секуляризации, сложения индустриального строя, появления массового производства и потребления во всей Европе становым хребтом социума оказались непросвещённые массы. В условиях, когда сословное деление общества ушло в прошлое, в развитых странах во второй половине XIX столетия возникло так называемое массовое общество. Х. Ортега-и-Гассет писал об этом как о «восстании масс», «низших слоев народа, в котором христианство было слабым слоем над толщей языческих установок». Получив политические и гражданские свободы, индивид в массовом обществе остался внутренне неготовым к свободе, подразумевающей прежде всего личную ответственность и общую культурность.
Это был человек, который, по словам Э. Фромма, «в большинстве случаев ещё недостаточно созрел, чтобы быть независимым, разумным, объективным. В секулярном обществе такой человек особенно испытывает чувство одиночества и бессилия в новом сложном мире стихийных враждебных сил. Он не в силах вынести, что он предоставлен собственным силам, что он должен сам придать смысл своей жизни, а не получить его от какой-то высшей силы, поэтому людям нужны идолы и мифы»[49]. Следствием оказалось то, что Фромм назвал «бегством от свободы». Свобода все больше утрачивала свой статус как личного, так и общественного идеала.
Свобода оказалась, таким образом, поистине «двояким даром»: она потребовала от индивида такой ответственности, такого самоограничения, на какие у него не хватало сил. В итоге он постепенно переставал ценить и начинал терять её. Вот почему для духовной и культурной ситуации современного Запада во многом характерно истолкование свободы как исключительно как «свободы от».
45
46
47
Ещё «Гоголь своим художественным взором увидел у человека
48