Начинают сосуществовать такие противоположные реалии, как гражданское общество и общество массовое; демократия представительная и «управляемая»; либерализм как свобода и полнота прав личности и неолиберализм как неограниченный приоритет рыночных ценностей; национальный суверенитет и система международных отношений, подразумевающая возможность его ограниченности.
Всё это свидетельствует о глубинном родстве любого массового общества с тоталитарными режимами. Неслучайно папа Иоанн Павел II не скрывал своих опасений: «Не является ли это …новым образом тоталитаризма, прикрываемого видимостью демократии?» Мамардашвили признавался, что думает о современном мире с ужасом: «нечто жизненно важное может необратимо в нём сломаться в связи с разрушением или просто отсутствием цивилизованных основ процесса жизни»[59].
Итак, начало нового тысячелетия оказывается весьма далёким от того, на что надеялся Кант. Наш мир – как и в прошлые времена – в целом бесчеловечен. Это враждебный человеку, неблагополучный и опасный мир. Приходится признать, что несмотря на все достижения в социальной и политической сферах, на достижения в науке и технологиях, серьёзных предпосылок для сложения универсальной гуманистической цивилизации, а также утверждений о непреложности общественного прогресса в целом и о движении современного мира к кантову «всеобщему правовому гражданскому обществу» всё ещё нет. Напротив, поставленный Западом «эксперимент со свободой» в итоге привёл к сложнейшему переплетению кризисных явлений и в духовной, и в социально-экономической сферах современности, породив феномен нового варварства. Противостояние незападного мира и Запада кажется в свете сказанного борьбой тех, кто по существу не знаком со свободой, с теми, кто уже в известной мере пресытился ею. В подобной сложности отчётливо выделяются незавершенность и неочевидные перспективы этого «эксперимента».
Обрисовав в самых общих чертах облик современного мира, в частности негативные последствия глобализации, сложности диалога цивилизаций и проблематичность «эксперимента со свободой», и убедившись, что этот мир по-прежнему «лежит во зле», мы вправе теперь обратиться к вопросу о будущем. Можно ли предположить, что наше будущее будет определяться всесторонним восходящим движением? Иными словами, как может сложиться история?
Размышлять об этом будущем, не представляя насколько возможно чётко, что такое человек во всём единстве его природных, социальных и личностных характеристик, едва ли удастся. Тут стоит сослаться на Е. Рашковского, обратившего наше внимание на разработанную, как он отмечает, прежде всего в итальянской мысли, и восходящую к Бенедетто Кроче идею, что «историческая наука есть прежде всего наука о “сверхъестественности” человеческой природы в сложном взаимодействии ее собственно-природных, социокультурных, духовных и персональных предпосылок»[60]. Далее мы увидим, что идея о сверхприродной стороне человека получила мощное подтверждение в новейшей философии сознания.
Действительно, становится всё яснее, что преодоление «кризиса гуманизма» не может мыслиться исключительно в рамках социоцентризма. Поэтому всё больший интерес завоёвывает антропоцентричный подход. Неслучайно даже социолог Фромм ставил вопрос, который был бы скорее уместен у приверженца экзистенциализма: «быть или иметь?»
Необходимо искать адекватный веку ответ на актуальный на все времена вопрос Канта – что такое человек? Напомним, что, по Канту, Бог, свобода и бессмертие суть фундаментальные проблемы нашего разума, а их познание есть потребность каждого.
Для нашего времени, отрицающего крайности рационализма, ставшие очевидной преградой для познания человека и социальности, характерно прежде всего усложнение понимания природы человека. Поэтому верно утверждение С. Хоружего о том, что «глобальный кризис обретает новую природу – антропологическую, и его истоки надо искать на антропологическом уровне, в процессах, происходящих с человеком»[61], а не только в природных и социальных факторах. Человека же отличает прежде всего сознание. Очевидно поэтому, что речь должна идти о проблеме сознания.
59
60
61