Речь по существу идёт о насущной востребованности такого мировосприятия, которое Кант определял как «религию разума», имеющую сугубо моральную (нравственную) природу. Такое мировоспрятие «расширяется до идеи обладающего властью морального законодателя вне человека» (курсив мой. – Г. К.)[152], с одной стороны, и подразумевает, что сам человек способен нравственно-интеллектуальным усилием привести себя в состояние Сознания-Бытия – с другой.
Подобным образом понятая религиозность подтверждает невозможность философского решения теодицеи, как это и утверждал Кант. Теодицея имеет смысл только в том случае, когда истинная вера действительно позволяет рассчитывать на непосредственное содействие трансцендентного Бога в разрешении мирских дел. От Бога поэтому ждут чуда и требуют ответственности за торжество зла и несправедливости. Но чудо тринитарного Бога другого рода. Оно заключаются в том, что Бог таинственным образом проявляется в человеке и укрепляет его дух, давая ему возможность самому решать свои проблемы и нести за это ответственность. Именно такое богообщение ведёт к появлению личности.
Для нас особенно важно, что «антропоцентрический поворот» показал бы ту близость в своей основе представлений христианства и идей философии сознания, которая преодолевает традиционное противопоставление религиозной и светской мысли и даёт возможность философски помыслить идею о Боге. Насколько реальна сфера Сознания-Бытия, настолько реален и Бог. И главное здесь – реален. Ответ на вечный вопрос о существовании Бога, мог бы звучать так: не доказуемое и неопровержимое, оно тем не менее очевидно является постулатом нравственной жизни. Именно в этом смысле оно реально. Таким образом символ Бога оказывается возможным интерпретировать как универсальную трансценденталию.
«Идея Бога, – говорил Мамардашвили, – …может быть иллюзией, но она есть. …[Мы] не можем вывести идею Бога (где значим факт её существования, а не предмет в эмпирическом смысле проверяемых смыслов из воздействия внешнего мира на человеческую психику)… Мы можем лишь принять их как такие, факт существования которых в человеческом сознании есть проявленные действия их же самих. …Откуда они? …мы никогда этого не узнаем. Но они выделяют нас в качестве человеческих существ»[153], т. е. именно в этом смысле Бог выступает как моральный законодатель и как создатель человека. Мыслитель понимал это так: «В культуре (а не в религии) Бог – …это нечто в мире, что есть и без нашего на то соизволения, нечто, что бытийствует и как бы воссоздаёт себя в некоторых состояниях человека, в которых он – уже не тот, кто был перед этим. И это то, к чему он не мог бы прийти простым продолжением приложения собственных сил»[154].
Понять сказанное помогает наглядный пример, приводимый Мамардашвили. Сколь бы ни было у науки возможностей объяснить нам действительность вращения Земли вокруг Солнца, воспринимающий аппарат человека устроен так, что в его сознании закрепился образ Солнца встающего и заходящего. И с этим образом человеческий род будет жить всегда. Точно так же, сколь бы научных доказательств против существования Бога ни приводилось, с этой структурой Сознания человек жил и будет жить.
Христианство как проблема
Христианство только начинается.
Насколько мифология христианства может интерпретироваться философией сознания? Попытка подойти к решению этой проблемы, которую я предлагаю, может показаться дерзкой, но мне кажется, что она всё же имеет право на существование.
К представлению о некоем совершенном мире, в котором человек жил до грехопадения, его привели неизбежность смерти и страданий, очевидность зла[155]. Утеряв этот Божественный мир, перед которым теперь он благоговеет и наделяет наивысшей святостью, человек жаждет вновь соединиться с ним и так преодолеть зло, избавиться и от самой смерти. Так он соотносит своё существование в этом мире с неким мифическим миром.
Известно, что онтология видит в мифах не просто легенды. (Нужно, конечно, отличать онтологическую мифологию от мифологии политической, националистической, расовой.) Это представления – пусть и иллюзорные, – исходя из которых, человек объяснял себе мир – ведь изначально никакого иного знания у него не было. В соответствии с этими представлениями он изменял, выстраивал себя. Другими словами, нечто, не существующее в реальности, воспринималось именно как подлинная реальность, и в соотношении с ней устраивалась жизнь. «Миф, – говорил поэтому Мамардашвили, – бытие конструирует, а не отражает. Он трансцендентально конструирует человеческое существование, внутри мифа рождаются человеческие существа, и они никогда не рождались вне его»[156].
153
154