– Я такая же англичанка, как и вы, – сказала она, – хотя жила в Индии. С меня достаточно цветов.
И вдруг она поняла, что это правда. Она не хотела бы оказаться в благоухающей восточными ароматами комнате, стены которой задрапированы шелком или украшены яркими рисунками. Это аскетичное помещение устраивало ее больше. Неужели Риво догадался об этом? Фрэнсис тут же отбросила эту мысль. Разве мог он понять ее и зачем ему было об этом беспокоиться?
– Но вы любите живопись? – настаивала горничная. Фрэнсис пересекла комнату, чтобы взглянуть на картину.
Это был пейзаж с черным грозовым небом. Желтоватые деревья на переднем плане обрамляли уходящую вверх, в далекие горы, вересковую пустошь. По долине текла речка с белыми бурунами пены. Испуганная надвигающейся бурей, в направлении гор неслась белая лошадь, прекрасная и свободная. Ее грива и хвост развевались на ветру.
– О, мэм! Лорд Риво приказал принести ее из своей спальни. Это местность вокруг замка Риво. Если вам не нравится, мы ее заменим.
Фрэнсис смахнула с глаз слезы горечи.
– Нет, – яростно мотнула она головой. – Оставьте ее. Мне она очень нравится.
Он вернулся часов через шесть. Фрэнсис не слышала хлопанья парадной двери, но весь дом оживился: суетящиеся горничные, кланяющиеся лакеи, вновь возникшее ощущение тревоги. День близился к концу. На пол легли длинные тени от оконных решеток. Фрэнсис отложила книгу. Ей принесли вежливую записку с приглашением спуститься вниз. Отказаться было бы по меньшей мере неблагоразумно.
Она пошла вслед за лакеем. Холл освещали восковые свечи в укрепленных на стенах бронзовых канделябрах. Он был очень похож на холл того дома, где выросла Фрэнсис. Девушка немного удивилась, что Риво при своем богатстве не отдал дань современной моде.
Найджел принял ее в своем кабинете под портретом, настолько похожим на него, что Фрэнсис поначалу растерялась. Затем она пришла в ярость, сообразив, что он знал об этом и, видимо, рассчитывал на такой эффект.
– Моя мать, – сухо объяснил он. – Она умерла несколько лет назад, еще до того…
Фрэнсис села, скрестив ноги, на стоявший у стены диван и сложила руки на коленях.
– До чего?
– Не важно. Просто я иногда скучаю по ней.
Пламя свечей освещало его лицо: нос с горбинкой и изящный вырез ноздрей. На нем была свежая белая рубашка и синяя куртка. Он казался напряженным, наверное, боролся с болью, но говорил достаточно непринужденно. И все же этот человек ничего не говорил и не делал без определенного умысла. Он хочет понравиться ей? Как можно быть таким лицемерным?
– Ваша мать – красивая женщина. Что должно было меня разоружить, милорд: ее портрет или ваша утрата? Я вам сочувствую.
– Итак, меня поставили на место. Мисс Вудард, Фрэнсис, я предлагаю заключить перемирие. Я сожалею, что вынужден был заставить вас приехать сюда. На мне лежит вся вина за то, что случилось в Фарнхерсте. Тут не помогут никакие извинения. Тем не менее я должен сказать вам: мне очень жаль. Она вздохнула:
– Ну вот, теперь мы обменялись соболезнованиями. Что дальше?
Он сел за стол и усталым жестом провел руками по волосам.
– Я знаю, что вы не хотите жить в моем доме. Я тоже не желаю вашего присутствия. Я сожалею о проклятом фарсе, в котором вы вынуждены были принимать участие прошлой ночью. Я не стану делать ваше пребывание здесь более неприятным, чем это необходимо. Однако Европа стоит на грани войны, и моя работа в этих условиях очень важна. Наши личные желания здесь абсолютно ни при чем.
– Понятно, милорд, – с подчеркнутым сарказмом ответила она. – Я уже догадалась, что с моими уж точно никто считаться не будет.
К ее удивлению, он не рассердился. Вместо этого он, казалось, даже немного повеселел.
– Поскольку мы уже достаточно близко знакомы, полагаю, вы можете называть меня Найджелом. Такое имя мне дали при рождении.
Это обезоруживало. Фрэнсис ненавидела его за это, а также себя – за то, что подчинялась ему. Она заставила свой голос звучать презрительно.
– Очень хорошо, Найджел. Тот, кто ведет допрос, может диктовать свои условия. Это будет допрос или нет?
Складки вокруг его рта стали глубже, веселость исчезла.
– Прекрасно. Не будем больше упражняться в вежливости. Когда Лэнс объявил о смерти Доннингтона, вы тут же догадались, что он убит. Откуда вы узнали?
Она заставила свои руки оставаться на месте и расслабилась.
– Почему вы так считаете?
– Потому что вашей первой реакцией был страх, а не горе. Как у зайца, над которым нависли когти орла.
Это было, конечно, правдой. Фрэнсис опустила глаза, сосредоточившись на том, чтобы ровно дышать. Когти были слишком близко, чтобы чувствовать себя уютно. В молчании потянулись долгие минуты. Наконец она взглянула на него.
Кожа вокруг его рта побелела, в уголках губ залегли морщины.
– Я не принуждаю вас, Фрэнсис, но мне нужно знать это. Доннингтон не тот человек, кто мог бы лишить себя жизни. Люди такого типа на это не способны. Он был крайне самоуверен и, несмотря ни на что, развлекался вовсю. Вы знали, что это не самоубийство. Это могло быть самоубийством, но когда Лэнс сообщил, что Доннингтон мертв, подобная мысль не пришла вам в голову. Мне кажется, я знаю почему, но я должен быть уверен.
– А если я вам не скажу?
– Тогда вас будут допрашивать другие. Возможно, это звучит как угроза, но я лишь пытаюсь быть с вами откровенным. Мое мнение имеет определенный вес, но я не руковожу правительством и не принимаю окончательных решений. – Он встал и подошел к камину. – Ваш страх не был вызван тем, что вы знали о Доннингтоне что-то особенное. Просто в гареме внезапная смерть обычно означала убийство. Я прав?
Фрэнсис закрыла глаза, и ее тщательно контролируемое размеренное дыхание мгновенно сбилось, как будто ее грудь внезапно стянули веревкой.
– Вы жестокий человек, да?
На мгновение в комнате повисла тишина, как будто Риво обдумывал ответ.
– Стараюсь им не быть, – тихо сказал он. – Поверьте, подозрение о вашей причастности к смерти Доннингтона в данных обстоятельствах было бы гораздо более жестоким. Если вы позволите, я освобожу вас по крайней мере от этих подозрений.
…Позади женской половины дворца махараджи тянулись великолепные сады. Однажды она гуляла там среди цветов, красивее которых не могло быть даже в раю. На следующее утро подул горячий ветер пустыни, погубивший цветы, и их лепестки закружились по умирающему саду, подобно белым обрывкам бумаги…
Фрэнсис попыталась ответить ему ровным и спокойным голосом, словно это было ей безразлично.
– Вы правы. Прожив столько лет в месте, где любое вторжение или побег означает неминуемую смерть, вы не подумали бы о несчастном случае. Что еще вы хотите знать?
Он должен был выглядеть победителем, разве не так? Ведь в конечном итоге он добился своего. Вместо этого, казалось, он проклинает себя. Найджел отвернулся.
– Скоро уже утро. Когда вы мне понадобитесь, я найду вас. Не стесняйтесь просить у слуг все, что вам нужно. Вы можете осмотреть весь дом. Я редко пользуюсь остальными комнатами, за исключением этой.
– Даже для сна?
Он подошел к письменному столу и стал перекладывать бумаги, как бы давая понять, что она может идти.
– Я мало сплю, и никогда – в своей спальне.
Она не могла справиться с собой. Ведь он так безжалостно обнажил ее душу!
– Да, полагаю, в Лондоне для вас раскрыты двери множества других спален. Или вы намерены ночевать в моей?
– Не пытайтесь дразнить меня, Фрэнсис… – угрожающим тоном резко оборвал он ее и тут же умолк.
Значит, ей удалось пробить его броню! Фрэнсис соскользнула с дивана и направилась через всю комнату к выходу. Его голос остановил ее.
– Вы были свидетелем моей беспомощности… Боже мой, вы видели, как у меня помутился рассудок. Разве это недостаточное унижение? Должен ли я просить вас о снисхождении?
– Меня тоже унизили, – повернулась к нему она. Его руки замерли.
– Я знаю, что стоит между нами. Страсть – великая сила. Я не отрицаю этого. – Его невидящий взгляд уперся в стол. – Но мы оба прошли суровую школу. И хорошо умеем контролировать свои желания. Я привез вас сюда не для того, чтобы затащить в свою постель.