— Монахом-отшельником, — осклабилась я. — Будешь пятьдесят лет постигать искусство боя и тренироваться в горах. Кушать только хлеб и воду. И проводить дни и ночи в медитациях.
Он подозрительно посмотрел на меня и свернулся калачиком. Этот мужик почти всё время спал, причем повернувшись к нам задом, который обтягивали розовые штаны.
Казалось, время тянулось очень долго, как будто специально замедлилось, не давая мне приблизиться к Городу, Где Всё Хорошо. На миг я испугалась, что оно и вовсе остановится. Но Расти оставался спокойным и это меня, как ни странно, обнадёжила. Чтобы занять себя, я сначала считала секунды. Когда дошла до две тысячи пятьсот пятьдесят третьей, мне это наскучило. Решила прочитать состав полуфабрикатов. Потом понаблюдать за мухой. Потом — за мужиком. Потом — за Расти. Потом порисовала пальцем на окне. Потом ещё раз перебрала вещи. Потом станцевала на койке. Потом пять раз залезла на верхнюю и слезла с неё. Потом погуляла по коридору. Потом посидела в туалете, пока меня оттуда не выгнали. Потом опять посмотрела в окно. Потом мы с Расти, которому тоже стало скучно, начали играть в шарады. Позже к нам присоединился Розовенькие Штанишки.
Спала я беспокойно. Мне снилось, что когда мы прибыли в Город, Где Всё Хорошо, его не оказалось на месте. А потом — что что мы вернулись обратно, и всё началось по новой. Потом — что Крысы меня выкрали из поезда и вернулись обратно.
Утром мы играли в карты Розовеньких штанишек. Сначала в подкидного. Потом в пиковую даму. Потом в покер на щелбаны. Потом в поддашки. Я ни одного раза не выиграла. К обеду весь лоб горел. Потом играли в города. Потом наконец-то познакомились. Розового звали Чарли, как моего психиатра. Он был инспектором безопасности, но теперь решил уволиться и жить для себя, в гармонии с окружающий средой и вдали от общества. Потом мы обсуждали заумь. Потом — авангард. Потом — Достоевского. Потом — супрематизм. Вечером слушали стихи пьяного соседа, вломившегося к нам. Потом заснули и опять мне снились кошмары, что Расти меня обманул и проснусь я у себя дома. А ещё — что мне поездка приснилось, и Тео приснился, и примирение приснилось, и братья приснились.
Утром мы проснулись и позавтракали заварной лапшой, попили горячего шоколада. Почитали конспекты Расти. Потом почитали отчетную книжку Розовеньких Штанишек. Потом стали петь, но спустя две песни к нам заявились соседи и быстро заткнули. Потом слушали плачь детей на другом конце вагона. Потом любовались лесом за окном. Вечером опять запели, и опять нас заткнули соседи. Ночью я не видела кошмаров. Мне снилось, что на голове у Тесси вырос слон, и я отрубила его топором и забрала себе, чтобы вылечить.
Днём, когда был солнечный пик, мы увидели море вдали и услышали крики чаек. Я сама была готова кричать, как эти самые чайки. Должно быть, они и кричат-то потому, что живут рядом с морем.
— Видишь, а ты боялась, — рассмеялся Расти.
— А вдруг это мираж? — побледнела я. — И когда мы подъедем ближе, всё исчезнет.
— Будь спокойна, город настоящий. Психиатр этот твой подтвердит. — заверил меня Расти.
Я сидела, как на иголках. Вдруг на горизонте показался ОН, Я не сдержала восторженного возгласа.
Белые и жёлтые стены, рыжие крыши и одинокие фигуры людей на них, флаги и флюгера, развешенное повсюду бельё, узкие петляющие переулки и песочный пляж, который ласково лижут волны. И рябая гладь сверкает в солнечном свете, сияет и переливается, будто в небе пролетал дракон и случайно оборонил драгоценные камни. Много-много драгоценных камней.
— Потрясающе, — поразился Расти.
— Ништяк. Отели классные, — согласился усатый.
Поезд остановился. Мы с Расти наскоро попрощались с Розовенькими Штанишками и выбежали из вагона, взвалив на себя тяжёлые чемоданы.
Вышли навстречу жаре и горячему ветру. Я не привыкла к такому климату. Вперёд брата устремилась к выходу из вокзала. Вперёд, навстречу этим раскалённым улицам и разрисованным стенам, аромату крема от загара и восточных духов, цветам на подоконниках и открытым окнам с развеваемыми ветром шторками. Дотронуться до этих трещин на стенах, почувствовать эти камни, нагретые солнцем. Погладить юную кошку, приятно жмурящуюся от неги, разлившейся по телу. Пройтись около столиков, вдохнуть запах еды и холодных напитков. Нырнуть в толпу из смуглых тел и яркой одежды, выгоревших волос, шляп и косынок.
Вот он, город, будто сошедший из моей мечты. Будто мой сон, внезапно обретший плоть. Я преодолела эту дорогу. Прибежала, оставляя кровавые следы и сломав зубы о железные хлеба. Выдохнувшись и упав бесчисленное множество раз. Приползла, обессиленная и измученная. Вопреки тем, кто не верил. Вопреки тем, кто удерживал.
— Видишь это, Тео? — спросила я, ускоряя бег и ловко обходя прохожих.
Кто-то играл на гитаре на крыше, художник рисовал дома, садовник поливал цветы, женщины сидели на скамейке, подставив спины полуденному солнцу, молодёжь громко смеялась, сидя на балконе и свесив босые ноги. Все болтали, и голоса сливались в единый гул, похожий на шепот волн.
— Мы сделали это, — смеялась я, раскинув руки и задрав голову.
Я была счастлива, как… Как много лет назад, когда был жив отец. Как тогда, когда он приходил с работы. Когда мы ещё были семьёй.
Вперёд, к морю. Бежать быстрее, будто за тобой гонятся полчища крыс. Обернуться к брату, бегущему за тобой, опьяневшая от счастья, а увидеть на его лице точно такое же выражение.
— Больно вдыхать, — восторженно сказала я. — Жарко так, что будто плавишься.
— У тебя очень странный вкус, северяночка, — усмехнулся Расти.
— Мы из средней полосы! — возмутилась я.
К морю, к морю! Выскочить на песок, как полоумные, снять обувь и пробежаться по песку босой, чувствуя, как он обжигает твои ступни. Подобрать пёструю ракушку и увидеть липкого моллюска, недовольно высовывающегося из неё и тут же прячущегося в бледной спирали. Попробовать пальцем воду. Отпрянуть, как кошка, а потом с разбегу вбежать, обрызгав всех вокруг. Погрузить разгоряченное и вспотевшее тело в солёную прохладу, чувствуя, как вода обступает тебя вокруг, обволакивает и обнимает. Как тогда, когда я нырнула в прорубь. Только тогда я ныряла во тьму, а сейчас в свет. И было так хорошо, что только тогда, когда лёгкие заныли от недостатка кислорода, я нехотя высунулась.
Вдали плескался брат. Он поднимал брызги, и они сияли в солнечном свете, как золотая пыль. Потом он и вовсе кролем поплыл к буйкам.
Чайки кричали, люди кричали, я кричала. И море тоже кричало. Я решительно не умела плавать, и вода не подхватила меня. Поэтому я просто стояла, пока вода нежно качала меня, а ноги проваливались в мягкий песок.
Лишь через час, когда кожа на моих пальцах сморщилась, я решила вылезти. Брат рассекал морские просторы на катере. Его одинокая фигура темнела на фоне горизонта. Он помахал мне, а я помахала в ответ, слегка позавидовав.
Выйдя на пляж, я разлеглась на полотенце и посмотрела на людей вокруг. Все смуглые, лоснящиеся и бодрые. Через мою желтовато-бледную кожу зеленели и синели вены. Вены на локтях были исколоты, на ногах виднелись шрамы, на спине и животе — рубцы от швов, на шее шрам от стекла. Волосы свисали безжизненными сосульками, концы вообще были убиты. Ногти расслаивались, а в мешках под глазами, переливающихся тысячью оттенков синего и фиолетового, можно было таскать продукты из супермаркета. По костям начинающие художники могли изучить внешнее строение скелета человека, а пузико холмиком вздымалось и спалало и было почти больше груди. Красавица.
— Здравствуй, — услышала я.
Надо мной склонился парень с тёмно-каштановыми мокрыми кудрями. С его загоревшего бронзой тела капала вода. Я чувствовала приятную прохладу его кожи.
— Ты мне? — удивилась я.
Он весело смотрел на меня своими янтарными глазами. Они так мило щурились, когда он улыбался.
— А кому же ещё? Меня Доминик зовут.
Я улыбнулась. И вновь сияющий Флейтист протянул руку неказистой Крысе.
— Саманта.