Я вроде бы успокоилась. Вроде бы. Мы танцевали под какую-то муть и смотрела на людей, купающихся в лучах искусственного освещения. Зеленые, синие, фиолетовые, красные… У меня закружилась голова и я присела за барную стойку. Рядом со мной сидел какой-то парень со светлыми волосами и рваных джинсах и рубашке. На запястьях виднелись синяки. Он выглядел сюрреалистично среди этих разряженных подростков и взрослых. Я завороженно смотрела на него, не отрывая взгляда. Он сидел боком ко мне и не шевелился. Словно статуя. Голограмма. Галлюцинация.
— Че сидим? — уже подвыпивший Сим (когда он только успел?!) положил руку мне на плечо. — А ну растряси свои старые косточки, потанцуй!
Он схватил меня и потащил на танцпол. Там уже вовсю веселилась Катрин. Мне пришлось потанцевать с ними, выделывая невероятно нелепые па, а потом я посмотрела на место, где сидел тот блондин. Оно было пустым. «Ушел что ли?» — подумалось мне. Впрочем, я быстро о нем позабыла. Мне было слишком хорошо. Я опять заставила себя думать, что всё хорошо, а утром дома меня не побьёт сестра за то, что я оставила квартиру открытой.
Потом Сим напился и пытался залезть на барную стойку. Я сгребла его в охапку и потащила к выходу.Его ноги в ботинках волочились по полу, оставляя серый след. Мы вышли, и я подставила себя порывам осеннего ветра. Уже светало. Приглушенные звуки города сменили громкую музыку и пустой треп. У входа валялись пьяные люди. Мужик прижимал к стене девчушку, целуя её шею. Сим оперся на меня, прикрыв глаза. Я услышала звонкий голос Катрин, а потом увидела и её саму, идущую под ручку с каким-то парнем. Я хотела было её окликнуть, но мой спутник меня остановил. «Пусть», — пробормотал он и растянулся у моих ног, тихо посапывая.
А парочка медленно шла по переулку навстречу утреннему небу. Сохраняя молчание. Умиротворенно. Я смотрела на них, пока они не скрылись за поворотом.
====== Ласковая тьма ======
После той вечеринки последовало множество других. Танцы, пьянки. Сигареты, алкоголь, призрачная дымка фальшивого счастья. Полоумные подростки с их юношеским максимализмом, секс и наркотики. Очередная порция новых лиц. Я ходила на свидания с парнями разных возрастов, рас, финансовых и социальных статусов, но все они были далеки от меня, даже если мы стояли близко-близко, лицом к лицу. Все картонные, пластиковые. Как манекены. С минимальной вариативностью. У меня даже развилась циничность.
Я использовала парней ради жрачки. А жрать хотелось ну очень сильно. Сестра редко бывала дома, оставляла мне совсем немного, соседка тоже, ибо она была еще беднее нас. Брат всё искал работу, но безуспешно. Пособие шло на лечение матери и налоги. В общем, денег не было. У меня образовалась талия и расстояние между ляжками, да причем такое, что девушки просто исходили злобой, глядя на меня. А я бы хотела быть жирной. Жирной, но сытой. Без постоянных болей в желудке и головокружений.
Короче говоря, мне приходилось ходить на свидания с парнями. Я говорила им то, что они хотели услышать. Иногда позволяла быть им ближе. Смотреть в глаза. Целовать. Прикасаться. А они меня кормили. Мне было противно становиться как проститутка, но мною двигало отчаяние. А когда они позволяли себе лишнее, то спешила ретироваться и сочиняла всякие небылицы. Один мерзопакостный тип попытался прижать меня к стене и запустить руку в трусы, а после того, как я огрела его сумкой по голове, сломал мне нос. Уж чего я боялась, так это переспать с кем-то. С кем-то незнакомым. С таким, как они. Видимо, не настолько я была ужасной. И всё равно.
Впрочем, и еду я ненавидела, с трудом запихивая её в себя. Даже если она была вкусная. От запаха жаркого хотелось блевать, тарелку с салатом хотелось швырнуть об стену.
Голодовки не прошли бесследно. К 15 годам у меня уже развилась здоровенная язва. Посреди урока, который вела одна злобная учительница, я вдруг схватилась за живот и принялась орать. Ученики ошалело пялились на меня.
— Что это вы творите, юная леди? — спросила учительница, имя которой я даже не соизволила запомнить.
Она в это время стояла недалеко от меня. Меня стошнило прямо на неё, и среди рвоты была кровь. Много, много крови. Меня отвели в больницу. Там у меня нашли язву и госпитализировали. И начались самые жуткие дни.
Близилось Рождество, которое я должна была провести в больничной палате. Вместо запаха, того самого запаха, сопровождающего зимние праздники, был отвратительный запах медикаментов, который я терпеть не могла ещё с психбольницы. Соседей по палате не было, и мне приходилось проводить ночи одиночество, глядя в потолок, с пустотой в голове и желудке. Меня почти никто не навещал, пару раз приходил брат, Тесса вообще не приходила (ссылалась на НУ ОЧЕНЬ сильную занятость).
Мне сделали операцию и зашили дырку в желудке, и первые дни мне нельзя было шевелиться. После того, как запрет сняли, я все равно не вставала с постели, а до туалета с трудом доползала. Моё тело словно налилось свинцом. Ночью я лежала, обливаясь холодным потом. Обезболивающее не помогало. Живот жутко болел. От вида еды тошнило. Я хотела умереть.
Вечером я слышала звуки праздника. Как раз был канун Рождества. Ко всем приходили родственники и друзья, они ели мандарины, наряжали ёлку и шуршали упаковками от подарков. Сим принёс лаванду, и я чувствовала этот омерзительный запах, а белизна лепестков резала глаза. Я отчётливо почувствовала, что больше здесь не смогу находиться ни минуты. Я встала с кровати, не обращая внимания на резкую боль в желудке подошла к окну и распахнула его. Снежинки полетели мне в лицо, запечатлевая свои холодные поцелуи на моих губах и щеках. Я залезла на подоконник и прыгнула навстречу ночи.
Ноги погрузились в сугроб, но холод совсем не чувствовался. Точнее, я чувствовала его, но мне было всё равно.
Перелезть через забор было раз плюнуть. Ринуться навстречу огням города тоже. Я сама не знала, куда бегу, я повиновалась неведомому инстинкту, который будто мягко толкал меня в спину. По крайней мере, мне так казалось. Быстрее, быстрее, быстрее. Я разгонялась, как гепард, рассыпалась на тысячу маленьких огоньков. Я была и зимним ветром, древним и мудрым, который торжествовал даже посреди мегаполиса. Я была и обнажёнными деревьями, машущими ему худыми угловатыми ветками. Я была и пронзительно-чёрной тучей, устало нависающей над городом. Я была и снежинками, стремительно освобождающимися из её объятий, чтобы танцевать в холодном воздухе.
Из незабытья очнулась в овраге. Он был большим и пустынным, вывески и запах хвои остался где-то далеко вверху, а тут была лишь тьма. И лишь свет мигал в одиноком маленьком доме с жёлтыми стенами. Словно мотылёк, влекомый светом костра, я зашагала к нему. Казалось, он взирал на меня своими многочисленными глазами-огнами, а я завороженно глядела на него. Мы изучали друг друга, как охотник и зверь, столкнувшиеся лицом к лицу.
Звуки неведомой мелодии прорастали, словно цветы из согретой солнцем земли. И снежинки танцевали под её звуки, кружась в плавном вальсе. И мне хотелось присоединиться к ним, но меня слишком привлёк незнакомец-музыкант. И я никак не могла понять, на чём он играл. То ли на арфе, то ли на мандолине, а может, вообще на флейте.
Я пролезла в провал окна и увидела его, сидящего в углу около костра. Но инструмента у него почему-то не было. Подойдя поближе, я с удивлением заметила, что это тот парень, встреченный мной в клубе. Как я умудрилась его запомнить, ума не приложу. Сейчас, посреди разбросанных частей кукол и музыкальных шкатулок, он показался мне уместным, будто всегда жил здесь, будто сам был фарфоровой куклой.
— Приходите ко мне, все заблудшие, и моя песня выведет вас. Приходите ко мне, все израненные, и моя песня исцелит вас. Приходите ко мне, все замученные, и моя песня обласкает вас.
Он ласково посмотрел на меня своими серыми глазами, в которых отражался костёр и скукоженная я. Когда я успела оказаться так близко к нему? Я чувствовала запах сирени и шоколада, исходящий от его белоснежных волос. Интересно, бывают ли такие пронзительно белые волосы?