Днем 25-го, через пару часов после окончания очередного обстрела, началась зачистка: две колонны россиян — около 120 единиц техники, в том числе броня, где-то до 20 «камазов» с личным составом (по 40 чел. в каждой машине обычно едет) — зашли с двух сторон, взяв нас в кольцо. Шли танки и бээмдэ, за ними — пехота. Сметали все на своем пути, никого не щадили. Видел сам, как Т-72 крутился на блиндаже с нашими ранеными, раненых, лежащих в поле, достреливали двумя выстрелами — в грудь и в голову — я сидел в посадке около ставка и все это видел собственными глазами, хотя мозг отказывался верить в происходящее. Многие наши бойцы пытались уехать на оставшейся технике, убежать, не приняв боя. Командиров наших я не видел и не слышал, где они. Бойцы с 51-й проклинали то ли Пивоварова, то ли Пивоваренко, не помню, он у них числился исполняющим обязанности комбата, кричали, что он предатель. С нами остался только старшина — не знаю ни имени, ни фамилии, не видел его ни в плену, ни после плена — он организовал оборону, шестнадцать бойцов с ним остались держать коридор для отступающих. Мы отстреливались из пэзээрка, с нами работали бээмпэ, танк — эти танкисты тоже попали в плен. В итоге нас окружили: кто-то погиб, остальные сдались. Российские солдаты вели себя нагло, кричали: «Мы — миротворцы! Мы пришли сюда навести порядок!» — хотели расстрелять нас тут же, в окопах. Российский майор не дал. Вывели на дорогу, там кавказцы, твари, измывались: били, связывали руки и клали на асфальт вниз лицом, заводили бээмдэ и подъезжали вплотную, хотели раздавить живьем. Спас нас российский майор: «Смертей пленных здесь не будет!» Потом держали в каких-то окопах — шестнадцать человек нас было: пятнадцать — из 51-й бригады, и я один — из 93-й — в поле за Осыково, не кормили и не поили, ночью холодно дико, спали, обнявшись, много раненых. На следующее утро, ничего не сказав, россияне ушли. Мы, как могли, добрались до Осыково, нас накормили местные жители и спрятали в подвалах. Там вы нас и подобрали...»
Мы сидели ни живые ни мертвые. Конечно, мы понимали, помня разбитые колонны на дороге и количество трупов, из какого ада нам удалось выскочить, но рассказ человека, который это пережил лично, нас потряс. Автобус после этого от Лехи ни на шаг не отходил, боялся, что сделает с собой что-нибудь парень. Психологическое состояние у Лехи и вправду не очень хорошее было, но ничего, сейчас снова воюет где-то под Счастьем.
Прохлаждались мы не долго. В штабе, как обычно, родили гениальную идею — привлечь передвижной погранотряд к патрулированию города. Но мы же все-таки пограничники, а не менты, у нас другие задачи. Собрали делегацию: майор Буряк, пару офицеров, старший сержант Автобус, сержант Академик — и пошли к генералу: мол, так и так, отправьте на ротацию, хотим побывать дома и служить дальше по квалификации.
— Не время для отдыха! Мариуполь в опасности! Вот ваш командир, подполковник Волынский, на ротацию не просится, хотя лично вывел колонну из окружения.
— Какую колонну? — Бойцы так и присели.
— Как какую? Вашу колонну! Вывел, прибыл, доложил, как полагается. Штаб его к награде представил — орден Богдана Хмельницкого третьей степени, хотим в звании повысить...
— Хорошо, что не Героя Украины, — пошутил Автобус.
— В смысле? — не понял генерал.
— А рюкзак с документами и мобильными телефонами из разбитой сепарской колонны вам Волынский передавал?
— Какой колонны? — Тут настала очередь генерала приседать.
Долго пришлось ему растолковывать, что к чему, но в итоге на следующий день отряд отправился на место постоянной дислокации, а подполковник Волынский служит до сих пор, правда, в прежнем звании. Троих наших выпустили из плена через четыре месяца, обменяли «под елочку».
Так мы чудом и практически без потерь проскочили «Иловайский котел». А Серега Кабан попал в морг.