— Давай, зема, присаживайся. В картишки перекинемся!
— Спасибо, мужики, что-то не очень хочется.
— Так мы ж не просто так зовем, мы на интерес.
— А какой интерес?
— Да очень простой интерес, интересный: если ты выигрываешь — живым остаешься, если мы — с нами уходишь. Потому что непорядок это, чтобы живой среди мертвых лежал. Не по-людски.
— Не слушай ты их. — К столику подсел шестой, крепкий мужчина с густыми черными волосами. — Они поговорят-поговорят — и успокоятся. Давай лучше покурим и выпьем.
— Здесь курить нельзя. — Кабан взял в руки бутылку водки, которую дал ему чернявый. — Меня Нюся предупреждала.
— Медсестра, которая тебя привела? Такая кругленькая, симпатичная? — чернявый подмигнул. — Она нас с Артемкой принимала, — кивнул он в сторону мальчишки. — Очень сильно плакала, хорошая девчонка.
— А как вас угораздило? — Кабан хлебнул с горла, передал бутылку чернявому и закурил. В голове сначала помутилось, а потом прояснилось. «Вот это кайф!» — подумал Кабан.
— Смеляков моя фамилия, Володя. Когда-то был боксером, чемпионом Донецкой области, полутяж, даже в сборную вызывался, мастер спорта. Может, слыхал? Потом в бизнес ушел.
Кабан пожал плечами.
— Я боксом мало интересуюсь, я «Формулу» смотрю.
— Мы из Иловайска. На рыбалку мы с Артемкой ехали в то утро на нашей «шестерке», а тут эти пятеро навстречу на джипе. Остановили нас, начали дорогу спрашивать, по карте сверяться, что-то по рации передавать. Я объяснил, в подробности не вдаваясь, как им правильно доехать, и только мы собрались в машину садиться, как мина прилетела, а за ней вторая и третья. Нас с Артемкой сразу накрыло, а потом и этих. А кто стрелял, откуда стреляли — неизвестно, да и какая теперь разница? Мертвые мы.
Кабан сделал большой глоток, набрался смелости и спросил:
— Слушай, Воха, а я у твоего Артемки на плече синяки видел...
— А, это, — улыбнулся Воха. — Так охотники мы. Я его с детства к оружию приучал, везде с собою брал. Он знаешь, как стрелял? Ты смотри, если вдруг эти будут залупаться, ко мне обращайся, не стесняйся, мы их быстро поприжмем.
— А почему вы все сейчас разговариваете, как живые, а сынишка твой — нет?
— Понимаешь, расстроился он очень, что так рано умер, переживал всю неделю. Устал, спит теперь.
— А почему вас не забирают?
— Эх, Серый, если б я знал! Вроде бы слыхал я разговор, что война у нас там, в Иловайске, серьезная, не зайти — не выйти. Жена у меня там осталась, и дочка младшая, семь лет...
— У меня тоже дочка, только постарше.
— Серый, а ты ж — укроп? — отозвались опять картежники. — Укропище! Бандеровец! Ну, и где ты забыл свой пулемет, Кабан? Зачем пришел сюда убивать мирных людей?
— Я за то, чтобы людей не убивали и в мой дом не лезли.
— Ага, и поэтому ты тут в мирных граждан стреляешь?
— Я не стреляю...
— А нам все равно, лишь бы пенсии платили, — откуда-то из темного угла вагона отозвались два старичка и старушка. — Хотя, конечно, мы за Путина. Но теперь нам, конечно, все равно.
Кабан проснулся в холодном поту. Все десятеро покойников лежали на своих местах, смирно в кучке, как и положено, но около двери слышалось подозрительное шевеление и звон ключей.
— Вот свидетельство о смерти. Я за Антониной Федоровной Полозковой, 1923 года рождения, — послышался мужской голос без оружия.
Кабан в панике, держась за бок, бросился в укрытие, юркнул между трупов с ловкостью воздушного гимнаста, прижался к полу и затих под одеялом. Впопыхах он не успел надеть маску, и резкий трупный запах буквально раздирал ноздри. Захотелось встать и выйти поблевать на улицу. Дверь открылась, и морг залило таким непривычным дневным светом, следом за которым приятно потянуло свежим утренним воздухом. Кабану изо всех сил захотелось чихнуть.
— Ну, вот, выбирайте, то есть, извините, смотрите, где ваша, — сказал уже знакомый по предыдущему визиту голос, и в проеме двери мелькнули синие больничные штаны.
— Что же они все у вас так в куче лежат? И запах... — Второй голос принадлежал серым, с блестящим отливом, безукоризненно отутюженным брюкам.