Некоторые летчики ни за что не брились перед боевым вылетом, некоторые обязательно садились на землю, прежде чем сесть в кабину самолета.
А вот Николай Шут перед вылетом непременно ломал тарелку. Да, да, самую обыкновенную тарелку. Не сломает — не полетит. Официантки в столовой вначале сердились, а потом привыкли. Да и каждый из нас старался припасти для друга одну-две тарелочки.
Ломал он их очень ловко. Возьмет в руки, трах — и пополам, потом еще и еще. Смотришь, одни осколки. Пытались было интенданты воздействовать на Николая рублем. За каждую тарелку взыскивали в двенадцатикратном размере. Если учесть, что боевых вылетов бывало до пяти-шести в день, то станет ясным: от оклада у Николая ничего не оставалось.
Уже в Германии незадолго до окончания войны Шут обнаружил неподалеку от аэродрома склад посуды. Он отыскал лошадь с телегой, нагрузил полный воз тарелок и торжественно подъехал к столовой. Получайте, мол, авансом. Смеялись мы, конечно, от души.
А вот случай, когда «амулет» спас жизнь летчика и стрелка.
В нашем соединении был летчик-штурмовик Николай Опрышко. На земле он не расставался с гитарой и обязательно брал ее с собой в полеты. Однажды самолет Опрышко получил повреждение и совершил вынужденную посадку на территории врага. Летчик и стрелок начали пробираться к своим. К ночи они подошли к берегу реки, за которой находились наши войска. Гитару Николай нес с собой.
Едва экипаж хотел спуститься к берегу, как стрелок в темноте разглядел немецкий патруль. Два солдата с автоматами двигались прямо на них. Что делать? Стрелять? Нельзя. Кругом враги, и выстрелы взбудоражат их. И лежать нельзя — сейчас наскочат и убьют.
Когда немцы подошли совсем близко, были уже в нескольких шагах, Опрышко вдруг всеми пятью пальцами ударил по струнам. В абсолютной тишине этот аккорд был подобен артиллерийскому залпу. Немцы кинулись в разные стороны. А летчик и стрелок кубарем скатились к реке и поплыли. Когда враги опомнились, пришли в себя, было уже поздно — попробуй попади из автоматов по двум плывущим в темноте.
Гитару все же пришлось бросить. Об этом страшно горевал Опрышко. Но вскоре обзавелся новой и не расставался с ней.
Или еще одно увлечение — усы. Были вначале и бороды, но их органически не переваривал наш начальник штаба полка Евгений Иванов, приказывал сбривать. С усами же он ничего поделать не мог. И мне припоминается забавный случай, связанный с усами.
Один наш работник штаба, имея преклонный возраст, носил солидные усы. Гордился он ими чрезмерно. И действительно, усы у него были на зависть всему полку — густые, черные, всегда немного закрученные вверх.
Однажды он в чем-то проштрафился перед начальником штаба. То ли карты он не подготовил, то ли донесение переврал — не знаю. Я случайно оказался в штабе, когда там уже бушевал ураган.
— За такие вещи в военное время знаешь что положено? — шумел Иванов.
— Так точно, — отвечал перепуганный владелец усов.
— Расстрелять тебя мало!
— Так точно.
— Что зарядил свои «так точно», как попугай?
— Прошу извинения… виноват.
— Я тебе покажу кузькину мать!..
Он выскочил в другую комнату и через секунду вернулся с ножницами. Чик! От усов осталась ровно одна половина.
— Кругом марш! — скомандовал Иванов.
Горю штабиста не было предела. Экая красота пропала!
— Ничего, — утешали мы его, — до конца войны отрастут.
Он лишь досадливо махал рукой.
18 — против 30
Наступление наших войск в районе Белгорода вынудило противника поспешно отойти на заранее подготовленный рубеж, проходивший по южному берегу Днепра. Части Советской Армии после небольшой оперативной паузы предприняли стремительный бросок с форсированием Днепра в районе Успенское — Мишурин Рог.
Все свои огневые средства обрушили немцы на наступающие войска. Одновременно на небольшом плацдарме за рекой вражеские танки и пехота непрерывно контратаковали и не давали нам возможности развить успех. Большие группы бомбардировщиков «Ю-87» и «Ха-111» наносили удары по боевым порядкам, пытаясь приостановить наступление частей Первого Украинского фронта.