- Чувствуется твердая рука. Летчиком будете.
Довольный похвалой, выпрыгиваю из кабины и, держа под мышкой подушечку, иду с аэродрома.
В неделю - четыре дня полетов и один день - изучение материальной части. Мы уже настоящие курсанты - одеты по форме, подтянуты, стараемся держаться солидно и лихо козыряем при встрече старшим по званию.
Все хорошо, если бы не командир взвода лейтенант Андреев. Этот немолодой уже человек все время служил в пехоте и буквально влюблен в строевую подготовку. Помню, стоит взвод по стойке "смирно". Андреев не спеша прохаживается, придирчиво осматривает каждого. Неожиданно дает команду: "Кру-гом!" На какое-то мгновение я замешкался и, как любил говорить командир взвода, "нарушил усю симхвонию".
Тут же опять:
- Кру-гом! Бегельдинов, два шага вперед!
Чеканю два шага и застываю, впиваясь глазами в лейтенанта.
- Службу не знаете! - резко выкрикивает он. - До учебного корпуса бегом туда и обратно - шагом марш!
Я еще не успеваю сообразить, что следует делать, как исполнить эту непонятную команду, как за спиной слышу смех. Смеется весь взвод.
- Отставить! - кричит Андреев. - Кто смеется в строю?
Строй молчит. Стою впереди всех и вижу только разъяренного лейтенанта.
- Кто смеялся? Два шага вперед!
Слышится дружный дробот сапог, и я вновь оказываюсь в строю. Командир взвода ошалелыми глазами смотрит на строй, резко поворачивается и идет к корпусу. Буквально через минуту он возвращается с подполковником начальником школы. Тот строго смотрит на нас, в тишине раздается его глуховатый голос:
- Разойдись!
В тот же день взвод собрал политрук. Долго выяснял, что произошло, отчитал нас. Вскоре взводом уже командовал новый офицер. Андреева перевели в хозчасть.
А мне с ним довелось еще раз столкнуться.
Как-то днем ребята решили полакомиться кислым молоком. Летная школа была на летних лагерях, километрах в двух от небольшой деревни. Собрали деньги, раздобыли десятилитровую флягу. Но кто пойдет за молоком?
- Тебе, Талгат, придется сходить, - решили друзья. - Ты самый маленький, незаметно прошмыгнешь.
Дело в том, что мы решили не спрашивать разрешения у командира взвода, и поход за молоком превращался, таким образом, в "самоволку".
Взял я флягу, зажал в кулаке деньги и отправился в деревню.
Купил молоко, без приключений вернулся обратно. Сидим, пьем. Все уже управились, а я еще лакомлюсь. Вспомнил почему-то домашний айран и загрустил. Вдруг слышу:
- Ребята, морской закон!
Все засмеялись и отскочили в сторону. Смотрю на них и ничего не могу понять.
- Какой это морской закон?
А такой, объясняют мне, что последнему за столом и со стола убирать. Дескать, стола у нас нет, а есть пустая фляга, стало быть, тебе ее мыть и отнести на место.
Делать нечего, закон есть закон. Взял флягу, спустился в овраг к ручейку. Гляжу, пробирается по кустам лейтенант Андреев с ружьем, видно, возвращается с охоты. До сих пор не знаю, чего я вдруг испугался. Бросил флягу и кинулся бежать.
- Стой! - кричит сзади Андреев. Я бегу быстрее.
- Стой, стрелять буду!
Куда там, только свист в ушах. Добежал до огорода и пополз по-пластунски по картошке. А лейтенант бежит, кричит. Дополз я до кустов, вскочил на ноги, думаю: "Куда же дальше бежать?" Андреев уже совсем близко. Кинулся я в самую гущу кустов, а там несколько свиней, собственность лейтенанта Андреева. Он их помоями с кухни откармливал. Свиньи кинулись в разные стороны, ломятся сквозь кусты, трещат ветки. Я забился, залег. Слышу, Андреев бежит уже в другую сторону. Это он по шуму за свиньями ринулся. Кричит, ругается.
Когда все стихло, незаметно пробрался я в овраг к ручейку, вымыл флягу, отнес ее и вернулся на территорию школы. Уже к вечеру начались разговоры о том, что лейтенант Андреев принял свинью за курсанта в "самоволке" и целый час гонялся за ней с ружьем. Кто начал эти разговоры, не знаю. Но смеялся я вместе со всеми.
День сменялся днем. Мы хорошо освоили "Р-5". Вскоре начали летать на специальные задания. Вечерами, утомленные, собирались в красном уголке и мечтали о дне, когда получим звания и разъедемся по частям, получим самолеты.
Так же прошел и очередной вечер двадцать первого июня. А рано утром узнали о том, что гитлеровская Германия вероломно напала на нашу Родину. Фашистские стервятники уже бомбили Минск, Львов, Одессу. Десятки, сотни заявлений легли на стол начальника школы подполковника Уткина. Мы не просили, нет, мы требовали, чтобы нас немедленно отправили в действующую армию. Именно немедленно, на любой участок, если нужно, то в пехоту.
Подполковник собрал всех курсантов.
- Я понимаю ваш благородный порыв, - сказал он, - и сам я всеми своими мыслями сейчас там. Но армии нужны хорошие летчики. Это ясно? Нужно учиться, учиться, с тем чтобы вскоре принести Родине максимальную пользу.
Начались занятия по уплотненной программе. До поздней ночи возились мы с самолетами, изучали материальную часть. Затаив дыхание, слушали сводки Совинформбюро. А они становились все тревожнее и тревожнее. Враг кованым сапогом топтал нашу землю, превращал в руины цветущие города и села. Его самолеты господствовали в воздухе, его танки вспарывали нашу оборону.
На фронт, на фронт! Эта мысль не давала всем нам покоя.
Подошел день выпуска. Но что это? Мне не дают направления! Оставляют в школе инструктором.
- Нет! - твердо заявил я подполковнику Уткину. - Ни за что.
Тот вначале пытался говорить мягко, убеждал, что не всем же быть на фронте, что нужно думать и о завтрашнем дне.
- Нет, нет и нет, - упрямо твердил я.
- Отставить разговоры! - вспылил подполковник. - Вы находитесь в армии в военное время. Ясно?
Да, все было ясно. Друзья едут на фронт, будут бить врага, а я... Горю моему не было предела. Но времени для печалей оставалось не так уж много. В школу непрерывно поступало пополнение, и приходилось долгие часы проводить в воздухе. Так прошло около полутора месяцев.
Неожиданно в школу пришло распоряжение - откомандировать несколько человек в бомбардировочное авиационное училище.
Через несколько дней я уже был курсантом Оренбургского училища. Тяжелые дни переживала страна. Это чувствовали и мы, курсанты. И голодно, и холодно. Тем сильнее было у нас желание скорее попасть на фронт. Начались полеты на "СБ" - скоростном двухмоторном бомбардировщике. Видно, подготовка у меня была достаточно основательной, потому что вскоре мне присвоили звание ефрейтора и назначили старшиной группы.
В группу вошли курсанты, уже имевшие звания пилотов, и мы в рекордный срок - за полтора месяца - освоили технику пилотирования, сдав экзамены на отлично. "Ну, уж теперь-то наверняка пошлют на фронт", - радостно думал я. Ликовали и мои друзья. Но...
Опять это злосчастное "но". Другие группы еще учились, и нас задержали. Ребята работали на огороде, помогали колхозникам убирать хлеб. Я же получил "назначение" на кухню. Закрепили за мной лохматую лошаденку, подводу с бочкой. Изо дня в день с утра до вечера возил я воду.
Однажды, восседая на обледеневшей бочке, я увидел, как на территорию училища входит группа новых курсантов. Что это?.. Знакомое лицо! Да это же Коля Павличенко, мой школьный товарищ!
Кубарем скатился с бочки, бросил вожжи и подбежал к другу. Оказалось, что он недавно из Фрунзе, видел моих стариков, говорил с ними. Эта группа вовсе не курсанты. Их привезли всего на несколько дней.
Обмундируют - и на фронт, в пехоту. "Счастливый Николай", - думал я, с ненавистью глядя на апатичного конька, неуклюжую телегу с бочкой.