Затем Сталин обратился к Шенкману:
- Есть у вас затруднения в производстве самолета Ер-два?
- Особых затруднений нет, товарищ Сталин,-ответил Шенк-ман, очевидно считая, что вопрос о моторах ему еще раз поднимать не следует.- Только вот летные испытания самолета в НИИ ВВС еще не закончены, а по их результатам могут быть различные доводки, переделки.
- Товарищ Петров, когда вы закончите испытания? - последовал тут же вопрос к Петрову.
- В течение ближайших двух месяцев, товарищ Сталин,- по-военному четко отрапортовал Петров.
- Завод устраивает такой срок? - Вопрос Сталина вновь адресовался Шенкману.
- Хотелось бы побыстрее,- попросил Шенкман.
- Удовлетворим вашу просьбу. Товарищ Петров, заводу необходимо помочь, ведь Ер-2 нам нужны побыстрее... А как у вас на заводе идут дела по ильюшинскому штурмовику? - задал вопрос Сталин и стал набивать свою трубку. Закурив, он неслышно подошел к общему столу и встал как раз против Шенкмана и Мосалова.
- По Ил-два у нас претензий нет,- ответил Шенкман.
- Штурмовик у нас хорошо освоен, полюбился коллективу. Его мы будем выпускать, сколько потребуется, товарищ Сталин,- несколько сбивчиво, явно волнуясь, проговорил Мосалов.
Сталин улыбнулся и заметил:
- Что ж, учтем заявление парторга ЦК, товарищи... Какие у завода есть еще просьбы или претензии? - задал очередной вопрос Сталин, продолжая неслышно ходить по кабинету.
Все молчали, пауза затянулась.
- Наркомат нас немного обижает,- с некоторым трудом проговорил Шенкман.- Директорский фонд установили слишком маленький, не соответствует нашим работам.- Шенкман назвал цифру фонда.
- Товарищ Шахурин, что вы скажете на эту претензию завода?
- У восемнадцатого завода, товарищ Сталин, фонд директора в том же соответствии с фондом зарплаты, как и на других заводах,- ответил Шахурин.Не больше, но и не меньше.
- А давайте спросим директора завода - какой фонд устраивал бы их? предложил Сталин.
Шенкман назвал цифру, примерно втрое превышающую сумму, выделенную Наркоматом.
- Давайте, товарищ Шахурин, дадим им эти деньги. У них большие дела делаются,- сказал Сталин и на этом закрыл совещание.
Должен сказать, что это событие, несмотря на то что о нем на заводе не объявлялось, стало известно многим и еще сильнее нас сплотило.
А произошло оно, напомню, всего за шестнадцать дней до начала войны.
* * *
Под воскресенье 22 июня мы поехали отдыхать в район Рамони. Такие коллективные вылазки практиковались нашим спортивным обществом и проводились систематически. Люди помногу работали, и руководство завода поощряло организованный отдых в различных видах. Выехали в субботу, часов в восемь вечера.
Часа через два езды по проселочным дорогам и лесным просекам наш автофургон прибыл в назначенное место - на берег старицы реки Воронеж, изрядно поросшей водорослями. Лес местами почти вплотную подходил к воде, местами отступал от нее, образовывая уютные лужайки. На одной из таких лужаек и расположилась наша "экспедиция", недалеко от стоянки заядлого рыбака - нашего конструктора Юры Насонова. Здесь он с отцом проводил свой отпуск. В садке рыболовов оказалась пойманная рыба.
Уха из свежей рыбы! Ночной костер на берегу реки. Звездное небо над головой, тишина. Все это создавало лирический настрой, и когда запевала тихо, как бы в раздумье, подал первый куплет:
Степь да степь кругом,
Путь далек лежит...
его дружно и также негромко поддержало несколько голосов:
В той степи глухой
Умирал ямщик.
Песни следовали одна за другой. Пели с удовольствием, можно сказать, с увлечением и пониманием красоты русских и украинских напевов.
Дорогой читатель, я пригласил вас на рыбалку в компании мужчин, чье детство пришлось на первые годы после Октябрьской революции, чьими школьными песнями были "Варшавянка" и "Мы - кузнецы", "Взвейтесь кострами", "Замучен тяжелой неволей", песни о Волге. Они воспитывали в нас патриотизм, любовь к задушевным, красивым, некрикливым мелодиям, учили искать в песне глубокий смысл, поэтическое описание событий. Словом, хороши наши народные песни и большое удовольствие получает человек, участвуя в их исполнении.
За беседой и песнями у костра время пролетело незаметно. О сне вспомнили, когда забрезжил рассвет. В общем, "экспедиция" наша прошла весьма успешно. На обратном пути курящие, у которых иссякли запасы, попросили заехать в ближайший поселок или на железнодорожную станцию за папиросами.
Вечерело. Жара заметно спала. Возле ларька-буфета стояли несколько человек. Лева Соколов, наш организатор, первый подбежавший к ларьку, звонко заказал: пятнадцать кружек кваса для начала, а потом повторить!
Буфетчик, видно не поверивший словам Левы, высунулся на улицу из-за стойки, но увидел надвигающуюся солидную компанию, спрятался обратно и принялся наливать квас.
Человек, утоляющий жажду, вероятно, малонаблюдателен. И мы, прильнув к своим кружкам с холодным крепким квасом, изредка перебрасываясь шуточками, не обращали внимания на осуждающие взгляды, которыми кололи нас отошедшие от ларька люди. Но вот первая порция кваса выпита, оглядываемся вокруг и начинаем чувствовать что-то необычное в поведении людей, кучками стоявших на платформе в ожидании дачного поезда. Народу собралось порядочно возвращались после воскресного отдыха,- но стояла необыкновенная тишина и чувствовалась какая-то подавленность.
Недалеко от буфета, облокотясь на перила загородки, обнесенной вокруг газона, горько плакала молодая женщина. Другая, постарше, утешая ее, обратилась к нам со странными словами:
- А вас, соколики, не туда ли уже гонют?
- Куда это туда, мамаша?
- Да на войну-то окаянную, куда же еще,- с досадой и горечью уточнила старшая.- Вот наш-то уже воюет, в пограничниках он, там,- махнула она рукой на запад.
При этих словах молодая как-то необычно и очень громко всхлипнула, а затем разрыдалась в голос, уткнувшись в грудь старшей женщины.
Оторопев, ошалело глядя друг на друга, мы, очевидно, загалдели, повторяя какие-то слова о договоре, пакте,- газетные слова, которые для нас составляли правду жизни. То темное, непонятное, что так неожиданно накрыло нас, находилось в таком вопиющем противоречии с нашей действительностью, что хотелось поскорее его сбросить, избавиться от него. Все предупреждения о военной опасности, которые мы многократно слышали, читали, повторяли сами, враз забылись, так не хотелось верить в случившееся.
- Да вы, ребята, я вижу и впрямь ничего не знаете,- буфетчик вышел из своего ларька и уселся на прилавок, уставленный новой порцией кружек с квасом.- Немец напал сегодня утром, многие города наши бомбил...
- Не может быть, это провокация,- Лева с Анатолием Соболевым надвинулись на буфетчика.
- Трепотня это, вредные разговорчики,- голос Левы повышался с каждым словом,- откуда вы это знаете?!
- Что, трепотня?! - запальчиво вскрикнул буфетчик, но вдруг неожиданно спокойно закончил:
- Эх, дорогой товарищ, если бы трепотня, а то ведь сущая правда. Бомбили города наши... По радио объявили...
Говорил он негромко, но слова его, казалось, оглушали нас, болью отдавались в сердцах: "Бомбили города наши..."
Все вдруг заторопились к машине. Скорее на завод, в коллектив, там, наверное, все прояснится...
В воскресенье 22 июня на совещание у директора завода многие из его участников не вызывались и не приглашались - пришли сами.
Директор сидел за своим столом и что-то горячо обсуждал с парторгом Мосаловым и начальником производства Белянским. Дверь в кабинет была открыта, и люди чередой заходили и садились на свободные стулья, становились вдоль стен, заполняли приемную, где дежурный по заводу непрерывно звонил по телефону - разыскивал по квартирам начальников цехов.
Вскоре после того, как по радио прозвучало обращение правительства, объявившее о вероломном нападении Германии на нашу страну, на завод со всех концов поселка потянулись люди. Была середина чудесного воскресного дня...