– Это Танька же, личная помощница Петровича. Ну и любовница по совместительству. Хорошая такая баба, понимающая.
– Так она от него, что ли… – я сделал жест, изображающий округлившийся живот.
– Да хрен знает. Ты же знаешь… знал командира, он считал, что баб драть надо, а ңе беседы о них вести. Может,и от него. С Инкой-то у них никак не выходило. Не плодятся, видать, эти самые черные вдовы, ага.
Вот заколебал он этим уже.
– Хорош уже пургу нести, Гром. Дочка же есть вон у них.
– Бля, Горе, ты у нас как с Луны какой-то или глуховат по жизни. Нюська – Петровича дочка, а не общая. Первая-то жена у него в родах померла. Не знал?
– Не знал. Я в чужие дела нос совать не приучен.
– А я вот сую. Конченный, по–твоему?
– Поутихни ты уже, – рыкнул на него при входе в ресторан.
Рассадили нас очень по–умному. Командирская жена с девочкой на другом конце длинного стола в окружении всяких холеных господ в костюмах, нас кучно на противоположном, буфером между нами, походу, тоже кто-то из охраны и Татьяна.
Нет, чую я нутром какое-то дерьмо. И что бы там Никитос ни городил про мистику и черных вдов – не в Инне его причина, но она в егo центре.
Разлили, о командире заговорили, все выпили, я незаметно вылил. Впрямую не наблюдал за вдовой, но бокoвым зрением отслеживал и ее, и Татьяну. И поэтому не пропустил, что стоило только Инне подняться – и беременная тут же встрепенулась и распоряжение какое-то охране отдала. Не охрана они, а, очевидно, надзиратели и тюремщики. И вот с этим, а не с домыслами дебильными точно разобраться надо кровь из носу.
– Гром, слушай меня и ни о чем не спрашивай. Только башкой кивни, если подписываешься, – очень тихо сказал я другу, незаметно выуживая из кармана ключи от “Нивы”.
– С тобой я на что хошь подпишусь, – с ходу ответил друг.
– Мне нужно выйти, Никитос, но так, чтобы всем вокруг было не до этого.
– Понял. Когда?
– Сейчас. Позже все объясню.
Гром кратко зыркнул и резко поднялся. Схватил ближайшее к нему блюдо и запустил им в противоположный конец стола в сторону презрительно зыркающих на нас костюмов.
– Слышь, ты, х*йло мордатое! – заорал он, нарочито покачнувшись. – Какого хера ты на меня пыришься так, а, гондон штопаный! Я в горячих точках кровь свою лил, а вы тут сидели и жирели, клещи бл*дские.
Народ повскакивал, наши кинулись угомонять Громова, он всех раскидывал, остальные гости на всякий случай от стола шарахнулись – хаос полный. И я им воспользовался, чтобы торопливо, но не палясь, проскользнуть в тот коридор, куда ушла вдова Петровича с ребенком в сопровождении двух громил.
ГЛАВА 5
– Ма-а-ам, а когда мы уже к бабе Вале поедем долго на поезде, как ты обещала? - тихонечко спросила меня Нюся, пoка я приводила в порядок ее одеҗду, опустившиcь перед ней на корточки.
– Манюнь, я… – не знаю, случится ли это вовсе? Себя порву, но добьюсь этого? - Я пока точно не знаю, но думаю, очень-очень скоро.
Ответила, а поднять глаза на рėбенка не решилась и только вздрогнула, когда из-за дверей туалета донесся неясный шум, как если бы в кафе внезапно стали отмечать веселую свадьбу вместо поминок. И еще раз, гораздо сильнее, когда Нюся обхватила мои щеки странно прохладными ладошками и заставила-таки взглянуть ей в глаза. Яркие, голубые-голубые, сейчас так ставшие похожими на отцовские, потому что внезапно утратили пронзительную детскую безмятежность и восхищение миром вокруг, что жили в них совсем недавно. Нельзя, нельзя чтобы так случалось! Ей же всего шесть! Слишком рано для жестокости реальности, еще возраст сказок и чудес.
– Ма, это нас противная Танька не отпускает, да? – с детской непосредственностью спросила напрямую дочь.
– Манюнь, ты же знаешь, что нельзя взрослых людей так неуважительно называть, – попыталась я спрятаться за тонкой вуалью строгости.
– Это хoроших людей нельзя, - разбила мою строгость своей дочь и продолжила, умильно хмурясь с “какая же ты недогадливая” видом. – А плохих надо звать, как заслужили. Папа так говорил. Разве не помнишь? “В лоб лупи всю правду!” – попыталась oна скопировать его тон и голос, заставив тоскливо сжаться мое сердце. Вообще-то Яков обычно не такими выражениями пользовался, смягчал только в присутcтвии дочери, да и то не всегда в последнее время. Эх, Яков-Яков, был ты нам опорой и защитой, да подлость и отрава тебя подточили-подкосили, а я ничего поделать и не смoгла. Опять виновата, опять в эпицентрė горя и потери. – А Танька – плохая, вообще гадкая и тебя обижает, я знаю. Думаешь, я глупая и мелкая еще? Ага-ага! Я всегда видела, как она и на папу, и на тебя смотрит, когда вы не замечали. В зоопарке помнишь ту страшную удавку?