Молодой человек. Будешь тут музыкантом!.. Вам куда ехать-то?
Василий Фомич. Мне недалеко… Отлично на двух трамваях доеду.
Молодой человек. Садитесь. Довезу даром. Как любителя музыки.
Василий Фомич. Бросьте, юноша, не люблю благотворительности. У меня есть пять рублей. Будем ехать до тех пор, пока они не кончатся. А остаток доеду в трамвае.
Садятся в машину.
Василий Фомич. Ну, так что ж, давайте знакомиться, юноша. Моя фамилия Македонский, зовут Василий Фомич.
Молодой человек. А моя фамилия Говорков. Все-таки, знаете, приятно познакомиться с таким любителем.
Василий Фомич. Нужно, юноша, думать, прежде чем говорить. Я не любитель, милый мой. Я артист!
Говорков(испуганно). Вас куда прикажете везти?
Василий Фомич. В Сокольники.
Машина трогается. Мимо проносится московский пейзаж.
В автомобиле.
Василий Фомич. Все, дорогой мой, зависит от того, какой любитель. Есть любители-дилетанты. Такой за всю жизнь ноты не взял, а нахальства сколько! Обо всем он судит, все он знает: ах, фортиссимо, ах, пианиссимо, ах, Верди, ах, Чайковский! А пойди его поскреби, этого любителя. Ни черта он не смыслит. А почему? А потому, что музыку нужно играть, музыку нужно петь. Музыку нельзя разговаривать. Нет, я не любитель из публики. Я, юноша, тридцать лет пел на оперной сцене. Тенором! Тенором пел! Меня Собинов боялся!
Говорков (останавливая машину). Ах ты, боже мой. В первый раз в жизни разговариваю с оперным артистом. (Едет дальше.)
Василий Фомич. Нет, вы мне скажите вот что. (Разворачивает и листает партитуру.) Как мог этот болван Карабасов в этой фразе: «…цветок, что ты мне подарила» — открыть звук на ля-бемоль?! {Напевает.) Вот как это нужно петь.
Говорков. Правильно!
Василий Фомич. Что — правильно? Что вы там бормочете?
Говорков. Я, Василий Фомич, не знаю, какой там открытый звук, а какой, я, конечно, извиняюсь, закрытый. Только я бы спел так. (Поет.)
Василий Фомич. Дальше, дальше. (Кладет раскрытую партитуру на счетчик и, нежно дирижируя, слушает.)
В гараже. Тараканов все еще стоит перед Клавой, растопырив руки.
Тараканов. Клавочка! Клава! Клавдия Васильевна! Товарищ Белкина! Разговор еще не окончен! У него комната в малонаселенной квартире, личный телефон в коридоре, центральное отопление, ванна. Там можно белье стирать.
Клава. Ну и стирайте.
Тараканов. У вас сердца нет, товарищ Белкина!
Звонит телефон.
Клава. Гараж таксомоторов. Машина? Есть. Сейчас выезжает. Номер машины 79–16. (Вешает трубку. Выписывает наряд и протягивает его Тараканову.)
Тараканов(беря наряд). Что же это? Значит, мы только знакомы?
Клава. Да! Только знакомы.
Тараканов. Как странно! (Гордо улыбается, садится в свою машину и выезжает из гаража.)
Клава задумчиво смотрит в пространство.
Машина Говоркова, петляя, медленно движется по заснеженному переулку. Все время слышен его голос. Он все еще поет. Часы на Спасской башне показывают 12 часов 40 минут.
В гастрономическом магазине спускают шторы.
В автомобиле.
Василий Фомич. А вот Альфреда я спел в первый раз в 1889 году. (Закрыв глаза напевает.) Помните то место, где Виолетта… помните?.. (Поет арию колоратурного сопрано.)
Говорков поет следующую фразу Альфреда. Василий Фомич отвечает за Виолетту. Говорков берет си-бемоль.
Машина въезжает на мост. И нота слышна до тех пор, пока машина не проехала мост и не скрылась из виду.
Электрические часы на трамвайной остановке показывают 2 часа 30 минут.
Большой угловой дом, в котором светится одно окно. Свет в нем гаснет.
В автомобиле Говорков поет полным голосом одну арию за другой. Василий Фомич сопровождает его пение всеми возможными видами аккомпанемента, имитируя голосом все инструменты, от контрабаса до флейты. При этом он восторженно смотрит на Говоркова.
Машина движется то быстро, то медленно. Иногда она останавливается. Иногда резким толчком прыгает вперед, чудом огибает препятствия и даже переезжает тротуары на углах.
Клавир по-прежнему покоится на счетчике.
На ночном столике в чьей-то комнате бешено звонит будильник. Мрачный человек с обвислыми усами, в кальсонах подпрыгивает на постели. Будильник показывает пять часов.
В темном доме, мимо которого проезжает сейчас поющий автомобиль, зажигается одно окно.
Чудесное зимнее московское утро. Если бы это было возможно, снег здесь следовало бы сделать голубоватым.
В автомобиле. Говорков берет последнюю ноту арии, которую он только что пел. Эта нежная и точная нота великолепна. Она поразительна еще и тем, что берет ее небритый человек в толстой полосатой кепке, руки которого покоятся на руле.
Василий Фомич. Сколько вам лет, юноша?
Говорков. Двадцать два года.
Василий Фомич(торжественно). Через год вы будете петь в Государственном ордена Ленина академическом Большом театре!
Совершенно обалдевший Говорков с ужасом смотрит на Василия Фомича.
Партитура падает. Перед глазами новых друзей, как жерло орудия, возникает счетчик, на котором жирными белыми цифрами значится: сто семьдесят восемь рублей.
Часть вторая
КОНЕЧНО, ЛЮБОВЬ
Утро в большой, тесной коммунальной квартире. Кухня — мрачное место квартирных раздоров. С адским гудением горят двенадцать примусов, стоящих на двенадцати кухонных столиках. Варятся двенадцать супов. Из кастрюль валит пар. Перед столиками — двенадцать домашних хозяек. Среди них — круто завитая дама с железными папильотками, в японском халате со страшным драконом на толстой спине и в валенках; старушка в платке: грязная девчонка, стоящая на табуретке, а также дама учительского вида, в очках, в английской блузке и галстуке, который лежит на ее громадной груди почти горизонтально. Весь этот пестрый кухонный конгломерат бодро переругивается.
Из-за гудения примусов ничего не слышно, но по ужасной жестикуляции спорящих видно, что ссора зашла далеко.
Дама с драконом внезапно настораживается и машет руками.
Домашние хозяйки замолкают. Слышно только гудение примусов.
Дама с драконом. Поет!
Домашние хозяйки, как по команде, поворачивают краники своих примусов. Они гаснут. Теперь в кухне тишина. И в этой тишине слышен голос, поющий песню «Вдоль по улице метелица метет».
Ванная комната в той же квартире. Над умывальником прибиты двенадцать полочек, и на каждой из них по стакану, зубной щетке и мыльнице. Перед умывальником, голый по пояс, моется Говорков, опоясанный полотенцем. Он поет. С намыленным лицом он простирает руки вперед, как будто перед ним толпа восторженных зрителей. Он поет всерьез, полным голосом. Здесь, в ванной, нет и следа его вчерашней застенчивости. Здесь он — гордый и счастливый баловень публики. Взяв высокую ноту, он долго всматривается в маленькое зеркало, висящее на стене между полочками.