Эти замурованные светлячки долго не давали мне покоя. Помню, любил смотреть из окна четырнадцатого этажа. Видел кольцевую дорогу в полукилометре, а перед ней – овраг и беспорядочное нагромождение гаражей. Оранжевые двухголовые фонари вдоль кольцевой с их собратьями поменьше, которыми порос переулок вдоль оврага, вступали в неустойчивую связь: после долгого неподвижного наблюдения начинало казаться, что все пространство зараженного железными ангарчиками пустыря – мутные воды широкой реки, а ближние фонари – искаженные отражения тех, дальних.
Когда в начале осени меня привозили домой из деревни, я всегда испытывал восхищение от кольцевой дороги. Проезжая возвышения сложных многоярусных развязок, можно было увидеть море жилой застройки до горизонта, огромные трубы ТЭЦ и причудливо расщепляющиеся потоки автомобилей. Намного позже мне, уже студенту, приходила в голову мысль – они подобны частичкам крови. Несут энергию сквозь тело огромного зверя. А он дышит, пульсирует. Утром грудная клетка поднимается на глубоком вдохе: сотни тысяч людей устремляются из окраин в центр, а ночью зверь выдыхает, и дома поглощают людей, обездвиживают их.
В юности я стал узнавать ночную Москву с ее особым шумом. Однажды, возвращаясь домой, я шел вдоль Ленинградского проспекта мимо десятков закрытых на ночь палаток быстрого питания, и у каждой копошилось по нескольку толстых крыс. Если они и боялись меня, то не очень сильно. Лишь когда я подходил шага на три, они, как будто из вежливости, неторопливо раскачивая толстыми боками, уползали в щели между асфальтом и железным полом палаток, да и то, зачастую оставляли торчать наружу свои хвосты.
Никогда не нравились мне шумные пристанища ночных мотылёв: на эту наживку я не клевал. В них не было загадки! Я любил гулять в парках и часто удивлялся, до чего же там спокойно и непохоже на город. Однажды в поисках странного, таинственного я зашел в плотную чащу лесопарка в пять часов утра зимой и, к удивлению своему, заметил, что сквозь толщу стволов со всех сторон просвечивают огни города. А небо чистое-чистое, плоское и прозрачное, будто блики на ветровом стекле. По нему плывут крошечные дымчато-серые облака, и кажется, так высоко плывут, что не могут загораживать луну, должны врезаться в нее, обтекать с боков и пропитываться ее холодным свечением.
Самой большой загадкой для меня долго было метро. Чудесный туннель, который проглатывает тебя около знакомого магазина, а вышвыривает или рядом с парком, или рядом с площадью, или на шоссе с оживленным движением, или на пустыре, который поспешно загромождается многоэтажкой.
Когда я был совсем еще маленьким, часто меня преследовали сны о метро. Мне снилось много раз, как я поднимаюсь на эскалаторе вверх, и вдруг замечаю, что он движется все быстрее, а конца у него нет. Но самое страшное в другом – его горизонтальные ступеньки начинают наклоняться вместе со всем полотном, становятся вертикально, а эскалатор превращается в отвесную стену. Я изо всех сил, пальцы в кровь, цепляюсь о поручень, чтобы не упасть в бездну.
Когда я стал достаточно высоким ребенком, чтобы держаться за перила эскалатора, я скоро заметил, что они обязательно движутся или чуть быстрее или чуть медленнее, чем ступени. Я долго думал об этом, для чего так сделано, и нашел только одно объяснение: чтобы люди не стояли на месте, а шли вверх и вниз, подгоняемые резиновой лентой, и быстрее садились бы в свои поезда.
А позже, уже юноша, я наслаждался моментами, долгого подъема наверх поздно вечером, когда не было больше людей на рифленых ступенях впереди меня. Тогда огромный светлый полукруг в конце подъема казался долгожданными вратами рая. И я дразнил себя мыслью, что если это небесные врата, значит с каждым сантиметром вверх по эскалатору я старею, а к концу превращусь в дряхлую развалину.
Тогда же я стал думать о том, что дребезжание бесчисленных поездов метро в туннелях, странный звон, который они издают на при открытых дверях, гул воздуха, который гоняют они с разной скоростью от остановки до остановки, – все это создает грандиозную, неведомую отдельному человеку, мелодию, гармоничную и невероятно сложную, которая всегда одинаково увлекательна и ни в один день полностью не повторяется.
Я пытался понять, о чем же воет метро? И над кем смеется? А город – он живет для чего? О чем думает? Чего боится? Как нам, его маленьким частичкам, понять это?
Однажды, когда я был уже на втором курсе аспирантуры и плотно работал над диссертацией по социологии, меня поразила страшная догадка. На нее навело меня наблюдение, что я каждый день вижу в шумных поездах и просторных залах тысячи людей, но никогда не встречаю одних и тех же снова. Мне стало казаться, что извилистые туннели и переходы метро постоянно создают новых людей со случайной внешностью, случайными эмоциями, отражениями в памяти и желаниями. И существа эти, вспоминая свои успехи, а может быть неудачи, и, мечтая о счастливом будущем, так же незаметно для себя и для меня растворяются за следующим изгибом перехода. Однородный невидимый туман, поглотив их, сгущается немного иначе и создает новых, которые тоже растворяются после вспышки, показавшейся жизнью.
Обдумывая свою догадку, я развил мысль и создал гипотезу, что город целиком – система настолько сложная, что обязательно порождает случайные шумы, например, людей, существующих всего несколько минут, но снабженных памятью, мышлением, чувствами, уверенных в том, что они нормальные горожане, проживающие свою жизнь наравне с миллионами других. Или город может вызывать из ниоткуда ситуации, которые повторяются вновь и вновь. Например, два хулигана пристают к подвыпившему интеллигенту поздно вечером. И в момент, когда один хулиган бьет интеллигента кулаком в живот, а другой закуривает папироску, эти три человека повисают во времени и пространстве. Бесконечно исчезают в одной части города и появляются в другой, снова исчезают и появляются. Горожане, видевшие странное исчезновение, стараются подавить в памяти такое воспоминание и подавляют вполне успешно: они же нормальные люди! А каждый представитель мерцающей троицы уверен в реальности своего бытия, фактах своей жизни, в том, что он возвращается домой и ему угрожает опасность, или в том, что он идет за выпивкой с другом и забавно подцепил и пугает глупого профессора. И до того ограничен каждый из мерцающей троицы, что уверен: это событие имеет начало и конец, и жизнь будет своим чередом идти дальше…