Теперь у меня не было времени дожидаться по нескольку часов, чтобы проникнуть в мысли. Я проводил поверхностную диагностику: ограничивался наблюдением за действиями; находил мысленно одного из моих подопечных, наблюдал за его поведением несколько минут, пытаясь обнаружить странности, и переключался на следующего.
И вот, спустя неделю после неудачной попытки захватить собаку, я вдруг нащупал ее след. Странно вел себя один подросток, подававший большие надежды.
Он был одним из моих любимых клиентов, я нянчился с ним как с собственным ребенком; наблюдал за ним с раннего его детства, стал шептать ему первые подсказки, когда он был только в третьем классе. Он стал много читать, задумчиво гулять в одиночестве, увлекся оригамией. Одноклассники тогда перестали его понимать, начали травить его, но он не дрался с ними; сны, которые я дарил ему, уже привили ему отвращение к насилию, ему было жалко и противно ударить человека. Он много страдал с тех пор, как мои подсказки стали достигать его тонкого слуха, но страдание − нормальная плата за то, чтобы двигаться вперед быстрее, чем окружающие (эту мысль я донес до него в одном из его снов значительно позже, когда он уже был юношей).Особенно тяжелы для мальчика были подростковые годы. Его интересы – чтение, рисование, стихи, возня с растениями, прогулки на природе – были непонятны сверстникам. Он был умнее – его презирали и стремились унизить. Он считал грязными и бессмысленными популярные способы смирения с действительностью – зачем пиво? зачем сигареты? зачем смотреть порнографию в компании пахнущих потными носками одноклассников? – в нем было слишком уж мало животного. Его поэтому не любили девушки, а те единицы, те статистические погрешности, которым он все-таки нравился, боялись показать это, чтобы о них плохо не подумали друзья. Я старался возместить ему одиночество: беседовал с ним, когда он спал, вливал в него понимание, столько вливал, сколько он мог вместить, не треснув по швам. Я крепко держал его за руку и протаскивал с максимально возможной скоростью по спирали духовного развития. Витки спирали проносились пулями, поэтому так часты были кризисы у мальчика. И каждый его кризис идентичности, каждый кризис мотивации, все его депрессии, все его болезненные и неудачные попытки борьбы с комплексами я переживал вместе с ним. Его жизнь была наполнена душевной болью, и на высшем уровне его боль стала моей тоже, но им боль управляла, меня же – направляла; его боль помогала мне понять, какую следующую подсказку дать ему, этому серьезному юноше с бледным лицом, никогда, казалось, не знавшим улыбки, с направленным внутрь взглядом, с тонкими длинными пальцами, которые немного дрожали, если ему случалось объяснять кому-то свои идеи, яркие, неиссякаемые и почти всегда неуместные.
Временами я очень боялся, что не смогу довести мальчика до финала. Он поразительно четко слышал меня, очень много запоминал из наших бесед; у него был слишком внимательный разум, а внимательный человеческий разум от общения со мной и мне подобными может расшататься раньше времени: прежде чем успеет сотрясти мир невиданными плодами.
Теперь, когда я искал намеки на присутствие собаки, сканируя всех моих клиентов по очереди, я увидел, что мальчик бродит по улице, будто слепой щенок. Он то и дело натыкался на прохожих, задевая их локтями, дважды он переходил дорогу на красный свет − машины со скрежетом останавливались перед ним и злобно сигналили. Он чуть не провалился в открытый канализационный люк; его оттолкнул какой-то пенсионер и закричал: «Что с вами, юноша?», а тот остановился, долго смотрел на пенсионера невидящими глазами и, забормотав вдруг что-то бессвязное, бросился бежать. Пенсионер пожал плечами, сказал со злобой: «Наркоманы проклятые!» и сплюнул на асфальт желтоватой слюной.
Я последовал мысленно за мальчиком, но картинка вдруг стала расплываться, как будто выложенный из пылинок рисунок, на который подули. Но я не погрузился в мысли мальчика; может быть, их не было совсем? Я судорожно пытался вновь собрать рассыпавшуюся мозаику, но ничего не получалось. Меня пронизало ужасом − я подумал, что могу не выбраться из этой плотной дымки, и навсегда останусь подвешенным в пустоте. Вдруг я подумал: собака! это ее происки! Сколько времени я еще пытался восстановить картинку, не знаю. Но когда она с четкостью проявилась наконец, уже стемнело: мальчик шел по улице, освещенной теплыми желтыми фонарями, по той самой улице, на которой была моя квартира сегодня. Он непринужденно шагал, положив руки в карманы, и улыбался. С интересом рассматривал прохожих, дома, автомобили, рекламные вывески, будто видел все это первый раз в жизни. По походке, выражению лица, взгляда это был другой человек.