– Это Она мне подсказала, – с пафосом ответила тень, снова показывая рукой на удаляющуюся собаку. – Она!! У нее обожжен нос, гноятся глаза, ее уши забиты ватой, у нее нет языка, так что она не различает горького и сладкого и может проглатывать большие куски. Она имеет все, что нужно для счастья: нос, глаза, уши, язык! Ее идеи умны, быть ее последователем сытно. Она поможет всем вашим «клиентам» – а они ведь даже не знают, что вы их обрабатываете – она поможет им избавиться от вашего ига. Она добьется того, что вы оставите в покое всех нас. Ведь стоит вам оставить человека в покое, и он сразу выздоравливает, становится нормальным!
– Если я оставляю человека, он перестает видеть дальше своего носа, превращается в кого-то, кто чуть более способен, чем большинство. И живет пустой жизнью.
– Наша жизнь теперь не пуста, – хором закричали тени композитора и мальчика. – Теперь в нашей жизни есть путеводная звезда, – и они одновременно одинаковым жестом показали на удаляющуюся собаку. – И еще наша жизнь наполнена удовольствием.
– Покажите мне тогда ваше удовольствие, – сказал я с иронией, а на душе у меня было холодное отчаяние; я чувствовал, что теряю все, ради чего жил.
– Вот оно, вот, вот, – закричали они, суетливо собирая в ладони слизистую пену со своих тел и показывая мне. Она облизывает нас иногда, и нет ничего приятнее этой сладкой пены, – сказав это, они стали жадно пожирать собранную в ладони слизь.
– О! Она снова нас будет облизывать, – закричала исступленно тень композитора, и потянула за желеобразную руку тень мальчика.
Они сорвались с места и, прилагая все усилия, чтобы бежать быстрее, спотыкаясь на ходу о сбитые собакой фонарные столбы и огибая искореженные автомобили, понеслись к собаке.
Я крепче сжал молоток в руках и побежал за ними. Ужас и отчаяние, пока я бежал, уходили, и на их место приходила томительная ярость. Я уже представлял, как вот этим маленьким молотком отобью собаке все лапы, как раскрою ей череп и втопчу в асфальт своими собственными ногами всю огромную гадкую тушу.
Но я не успел ее настигнуть, только сблизился немного. Наспех облизав своих приспешников отсутствующим языком, собака пошла дальше и повернула за угол. Повернув за ней, я обнаружил, что она уже с трудом помещается в улице.
Она шла и шла, а я пытался нагнать ее, но как ни ускорял шаг, не мог сблизиться с ней. Выдохшийся, я спустя час или два погони, сбавил шаг, но собака, по странности, оставалась все на том же расстоянии.
Вдруг сзади послышались торопливые шаги и громкое дыхание. Я оглянулся: кто-то бежал в мою сторону. Фигура приблизилась, и я узнал Георгия, художника из Химок. Я очень любил его, щедро дарил ему гротескные видения, которые специально для него откапывал на дне говорящих мусорных баков. Он заполнил всю стену в большой комнате рельефной картиной, не жалея глины, гипса и пластилина. Гениально играя третьим измерением, он показал лица взволнованных хранителей города, проступающие сквозь плотную толпу горожан. Я видел новогодние открытки, которые Георгий рисовал для своих близких друзей. Они заставляли плакать. Я остановил его торопливый бег, схватив за руку, и сказал: «Я рассчитываю на тебя. Твои творения заставляли людей плакать чистыми слезами. Вместе мы одолеем эту дрянь». Но он с визгом вырвал свою руку из моей ладони и во всю прыть побежал дальше. Собака остановилась и повернула морду. Георгий подбежал к ней, встал на четвереньки, собака обнюхала художника ничего не чувствующим носом, в следующий миг раскрыла пасть и сожрала. На месте Георгия осталась мутная тень, которую собака принялась тщательно вылизывать несуществующим языком; вокруг нее сгрудились остальные тени, их она тоже лизнула раза два.
Я бросился вперед, в безрассудном порыве как-то спасти Георгия, но собака пошла дальше, и его тень последовала за собакой. Сожрав Георгия, собака стала расти на глазах. Теперь она уже не помещалась на улице и перенесла две лапы куда-то во дворы, за дома − ее рост теперь позволял это.
Всю ночь я шел за собакой, не в состоянии догнать, а ей навстречу выбегали все новые мои клиенты, чтобы оказаться сожранными и вылизанными…
…К утру на улицах стали появляться прохожие, и по их лицам я видел, что никто не видит собаку. Я оглянулся назад, туда, где собака оставила разбитые стекла и смятые машины, но никаких разрушений не обнаружил. Светало с каждой минутой, а собака шла по широкому Волгоградскому проспекту в сопровождении легиона теней. Точнее, ее брюхо висело метрах в двухстах над проспектом, а лапы шагали где-то вдали, в соседних кварталах. Собака уходила из города, уводя за собой доверившихся ей. Думаю, она, ко всему прочему, стремилась изобразить из себя Гамельнского крысолова: этот образ, наверняка, ей льстил.
Я не мог больше идти от изнеможения. Поймал такси, сунул шоферу две тысячи рублей и приказал ехать прямо. «Езжайте, пожалуйста, медленно и не будите меня», – попросил я, но не для того, чтобы двигаться на одной скорости с собакой: мы бы с ней в любом случае двигались с одной скорость, это я уже понял. Просто, я хотел выспаться и проснуться за городом, но не слишком далеко. Мне было уже наплевать на собаку, я и так потерял все, ради чего жил, всех своих творцов…
Сев, я почти сразу уснул, а когда проснулся, вокруг было темно. Мы стояли на обочине трассы, я оглянулся назад и увидел оранжевое свечение в черном облачном небе – это светился миллионами своих огней город. Я удивленно спросил у таксиста, тупо уставившегося куда-то сквозь ветровое стекло: