В дальнейшем, уже после трагической гибели Гильфердинга, публичные выступления сказителей продолжались. В 1870-х годах на первый план выходит Щеголенок, наезжают другие знакомые «генерала» — К. И. Романов и А. Е. Чуков, до начала 1890-х возникает в Петербурге И. А. Касьянов. Появляются даже антрепренеры, организующие специальные концертные туры. В 1890-х годах особой популярностью пользуются выступления Ивана Рябинина, сына умершего в 1885 году в возрасте девяноста четырех лет Трофима Григорьевича. Младшему Рябинину было тогда 50 лет. Моложавый, худощавый, невысокого роста, степенно двигавшийся и говоривший тихим голосом мужичок, в общем внешне довольно невзрачный, одетый в «азяму» (поддевку старинного покроя), приводил публику в состояние полнейшего восторга. Высоким, но каким-то мягким и задушевным тенором, на один-два довольно монотонных напева (мотива), то ускоряя, то замедляя темп исполнения, в настроении переходя от величавого спокойствия к иронии и наоборот, то впадая в прозу, то возвращаясь к обычному в былинах хорею с дактилическим окончанием, с видом необыкновенной важности, почти суровости, сказитель пел и про Илью Муромца, и про Добрыню, и про Вольгу, и про Микулу. И его слушали и в учебных заведениях, и на семейных вечерах, и в музеях, и в ученых обществах. Для многих это была настоящая диковинка — поющий древние песни мужичок. А потому, когда выступление заканчивалось, Рябинина окружали слушатели и задавали вопросы.
Замечательный очерк о первых выступлениях Рябинина в Москве зимой 1894 года написал Е. Ляцкий. Вот после выступления Ивана Трофимовича в каком-то учебном заведении вокруг него собираются учащиеся разного возраста:
«Иван Трофимыч! любишь ли ты свои старинки? — спрашивает один из них.
— Не любил бы, не пел бы, — кратко отвечает Рябинин.
— И ты веришь, что всё это правда, о чем в былинах поется? — вмешивается другой.
— Знамо дело — правда, а то — кака же потреба и петь их? — в свою очередь спрашивает сказитель и поясняет: — В те-то времена — поди, чаво не было!
— А я так думаю, что все это сказка, и ты сам ее сочинил! — подшучивает третий, юноша лет семнадцати, и с вызывающей улыбкой посматривает на Рябинина.
— Мал еще, ну и глуп, потому так и думаешь! — следует ответ, вызывающий общий хохот над шутником-скептиком. Сам Рябинин добродушно улыбается».{18}
Иван Рябинин прожил в Москве полтора месяца, поспевая в день в четыре-пять мест. Осаждаемый фотографами и художниками, он к концу своих «гастролей» дошел до состояния чрезвычайного утомления и почти сорвал голос. Ляцкий затронул в своем описании и еще одну любопытную проблему — финансовую: ежедневно Рябинин зарабатывал 60–80 рублей, «потому что каждый „сеанс“ его оплачивался обыкновенно 15–20 рублями, но часто, в особенности, если он пел „на сходке“, гонорар Рябинина значительно превышал эту сумму. Надо сказать, что когда он только приехал в Москву, то был очень доволен и низко кланялся, если его пение вознаграждалось 10–15 рублями, но с течением времени у него разыгрались сребролюбивые аппетиты, и мне не раз приходилось слышать жалобы на то, что вот мол „пел-пел господам, а дать-то дали всего-навсего две красненьких бумажки: разные бывают господа!“. И когда я выражал недоумение по поводу этих жалоб, он возражал недовольным тоном:
— Ну, где тут у вас много заработаешь! Что привезешь, то и проживешь! Сам знаешь, каково в городе жить: за номер отдай, за еду отдай, за квас отдай, иной день в полтора рубля въедет, ей Богу! Вот тут и думай, много ли останется. Так, даром поешь, право… Ехать надо…
— Как даром? только сегодня, чай, заработал рублей пятьдесят? — продолжаю я недоумевать.
— Да, пятьдесят, где тут пятьдесят! вот — на последнем месте, уж какие бары богатые, а пятнадцать рублей только дали…
— А до этого, сам говорил, „на сходке“ двадцать пять рублей дали, а утром в училище двадцать…