Но, вспомнив о безжалостном ученом, Самгин вдруг, и уже не умом, а всем существом своим, согласился, что вот эта плохо сшитая ситцевая кукла и есть самая подлинная история правды добра и правды зла, которая и должна и умеет говорить о прошлом так, как сказывает олонецкая, кривобокая старуха, одинаково любовно и мудро о гневе и о нежности, о неутолимых печалях матерей и богатырских мечтах детей, обо всем, что есть жизнь… Затем Самгин почувствовал, что никогда еще не был он таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных старой, милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ… Остаток дня Клим прожил в состоянии отчуждения от действительности, память настойчиво подсказывала древние слова и стихи, пред глазами качалась кукольная фигурка, плавала мягкая, ватная рука, играли морщины на добром и умном лице, улыбались большие, очень ясные глаза».{21}
Удивительное, волшебное ощущение! Хотя, наверное, и преломлённое через призму времени и эстетику литературного произведения. Побывав в 1896 году на выставке в Нижнем Новгороде в качестве корреспондента газеты «Одесские новости», М. Горький в статье, опубликованной, как говорится, по горячим следам, все-таки заметил: несмотря на то, что «голос у Федосовой еще очень ясный, но у нее нет зубов, и она шепелявит». Однако главное сохранилось в памяти писателя и по прошествии многих лет: «По зале носится веяние древности. Растет голос старухи и понижается, а на подвижном лице, в серых ясных глазах то тоска Добрыни, то мольба его матери, не желающей отпустить сына во чисто поле. И, как будто забыв на время о „королевах бриллиантов“, о всемирно известных исполнительницах классических поз, имевших всюду громадный успех, — публика разражается громом аплодисментов в честь полумертвого человека, воскрешающего последней своей энергией нашу умершую старую поэзию».{22} Вот это ощущение старины, настоящей и живой (ранее поразившее П. Н. Рыбникова), было, наверное, главным, что привлекало публику и составляло основу популярности публичных выступлений сказителей последней трети XIX века.
И. Т. Рябинин и И. А. Федосова объездили с выступлениями Петербург, Москву, Нижний Новгород, Казань, Киев и Одессу. Федосову звали на гастроли в Америку, но она отказалась, сказавшись усталой (Ирина Андреевна умерла в 1899 году). Тогда развернувший активную продюсерскую деятельность П. Т. Виноградов предложил зарубежные гастроли И. Т. Рябинину. Они сговорились. В марте 1902 года, перед отъездом на чужбину, Рябинина показали членам Императорской фамилии. Прошли времена, когда народная песня казалась чем-то неприличным. Даже высшая русская аристократия поддалась общей моде.{23} 17 марта Рябинин пел свои былины в Мраморном дворце для двоюродного дяди царя, великого князя Константина Константиновича (поэта К. Р.), и его семьи. Потом они поили Ивана Трофимовича чаем. На память великий князь подарил совершенно растерявшемуся крестьянину Рябинину золотые часы с государственным гербом на крышке и выгравированной дарственной надписью на внутренней стороне. К часам на золотой цепочке был прикреплен маленький брелок-компас — он, конечно, должен был пригодиться мужичку во время заграничного турне. 19 марта Рябинина в доме графа И. И. Воронцова-Дашкова слушал брат царя, великий князь Михаил Александрович (в то время — наследник престола). Царский брат расспросил Рябинина о семье и пожелал успеха за границей. Наконец 24 марта Иван Трофимович пел в Малахитовом зале Зимнего дворца для царской семьи. И «полномощная» Александра Федоровна, и две маленькие царевны, «которы белы-белешеньки, белее белого снега», привели старика в состояние восхищения. Ну а о «ласковом и добром» Николае II Александровиче и говорить не приходилось, Рябинин теперь четко уяснил, «что чем знатнее господин, тем добрее и проще он с мужиком. А и лучше всех — Царь-Батюшка».{24} Во время его выступления их величества следили за текстом былин по сборнику Гильфердинга. В конце встречи сказителю были высочайше пожалованы большая золотая медаль с надписью «За усердие» для ношения на шее на Станиславской ленте и еще одни золотые часы с государственным гербом на верхней крышке. Часы вручили и Виноградову, дававшему по ходу концерта царской семье пояснения. Рябинин проехал с выступлениями Турцию, Болгарию, Сербию и Австро-Венгрию (он пел в Вене и Праге). Горячий прием болгар растрогал старика до слез. В Белграде Рябинин пел в Королевском театре. Сербский король Александр, расстроенный, что из-за болезни не смог быть в зале, пригласил певца во дворец. Послушав пение Ивана Трофимовича, Александр вручил Рябинину золотую медаль, оставил на ужин и бал, во время которого долго беседовал с русским крестьянином.