И так убедительны были эти слова Ильи, что многие богатыри пошли тогда за ним и стали изо дня в день приставать к воеводе с уговорами отправиться на муромскую землю. В конце концов старый Потамий согласился, отдал под начало Ильи сотню богатырей и четыре сотни ополченцев и отправил наводить порядок. Войско отправилось поначалу в Борский. Здесь оно встретились с Ратшей. Тот не мог налюбоваться своим бывшим возлюбленным. Правда, у тысяцкого появилась уже новая любовь - 17-летний мальчик, светловолосый, крепкий телом, чем-то похожий на Илью.
- Совсем повзрослел, - гладил Ратша Илью по лицу, - бороду отрастил, возмужал. А я вот старею, но смерти не боюсь. Если я умру, ты жить останешься, а, значит, и я не напрасно жил.
- С Полюдом помириться нужно, - молвил Илья, - но сначала покончим с Идманом.
Уже выпал снег, когда из Борского большое войско отправилось на Рязань. Всё говорило о приближении зимы, но муромцы хотели решить все свои споры до начала нового года. Идман не стал отсиживаться за городскими стенами, а вместе со своим войском вышел навстречу врагу. Числом его войско было несколько больше, а потому брат Горясера смело шёл вперёд. К тому же, они беспрепятственно заняли небольшую возвышенность и в таком выгодном положении стали лагерем. Однако наверху дул сильный ветер, который приносил с собой редки снежные хлопья, и воины Идмана стали замерзать. При виде приближающегося врага многие заробели, а от холода начали коченеть. Внизу впереди всех шёл Илья Муромец, с диким криком он вёл своих витязей за собой. Это был настоящий вызов, и многие воины стали спускаться вниз, чтобы прикончить его. И в этом они допустили ошибку, потеряли выгодную позицию наверху. Первый же их удар закончился неудачей, воины стали отступать снова наверх, тесниться, ломать ряды тех, кто стоял сзади. В скором времени войско Идмана превратилось в беспорядочную толпу, которая убегала от врага, занявшего почти всю возвышенность. Так воины были разбиты, и многие окружены и взяты в плен, включая и того, кто считал себя муромским князем. Его привели к Илье Муромцу.
- Что ж, Идман, - вымолвил Илья, - ты проиграл. Теперь тебя ждёт суд.
- Ты не в праве меня судить, - бросил ему полководец.
- И кто же мне это запретит? Ни у кого нет такой власти, которая помешала бы мне разделаться с тобой.
Суд был недолгим, приговор был известен уже заранее. Илья распорядился отрубить голову убийце и клятвопреступнику. Казнь состоялась уже в Муроме, на глазах у местного люда, при содействии посадника - Полюда.
- Что ж, с этим покончено, - проговорил Ратша, - а как поступим с остальными предателями?
- Я уже напился крови, - отвечал Илья, - и не держу на них зла. Отпустите их, и лучше, пусть они остаются в дружине.
Тут уже все присутствующие, включая посадника и тысяцкого растерялись и не могли понять, шутит богатырь, или говорит серьёзно.
- Они же изменники, убийцы, преступники, - отвечал Ратша.
- Они виновны только в том, что были верны не тому человеку.
- Они виновны в смерти Глеба, - неистовствовал Ратша.
- В его смерти многие виноваты, - спокойно отвечал Илья, - в том числе и я. Более того, моя вина есть и в смерти Бориса. Если бы я не освободил Святополка, он бы не казнил своего брата. Если бы я не написал письмо Глебу, он бы не покинул Борский и был бы в безопасности.
- Это совсем другое дело. Они преступники, они поддержали Горясера.
- Ты хочешь казнить их только за то, что они преступники? - не сдавался Илья, - но для меня этого не достаточно. Я был в Киеве, я видел тех, кто правит нам и тех, кто считают себя непогрешимыми. И теперь мне простые убийцы, блудницы, грабители больше по сердцу, чем они. Эти хотя бы не претворяются, в то время как там, в большом городе все так же убивают, блудят и забирают чужое, но при этом делают это с лицом праведников, да ещё и других берутся учить добру и справедливости. Наши преступники хотя бы не скрываются, а если хотят убить, то убивают открыто, потому, что к этому толкает их жизненная необходимость. Самооборона. Скажи мне, Ратша, допустима ли для человека самооборона, если его жизни угрожает опасность?
- Конечно, - терялся тысяцкий.
- Так вот, что я скажу: любое преступление есть самооборона. Человек убивает ради куса хлеба, чтобы выжить или по приказу свыше, понимая, что, если не исполнит приказ, начальство ему жизни не даст. А даже если и не так, то всё равно тот, кто совершает насилие, получает от этого удовольствие, чувство собственной власти над другим. А без удовольствия жизнь невозможно, стало быть, любое насилие есть лишь самооборона. Каждый получает удовольствие так, как привык, как позволяет ему воображение, так что мы не вправе судить их за это. Ведь это значит всё равно, что судить человека за воображение. Моя любовь к людям там велика, что я готов любить и убийц, и блудниц, и грабителей, ибо сказано было: «Не судите, да не судимы будете».