Скупой доклад нового дружинника князю заставил Фому Евсеича действовать немедленно. Место, где были свалены в овраг телеги с добром, Муромец указал точно, в этом деле на воинов вообще жаловаться было грех, и казначей уже собирал надежных людей на разборку и учетчиков, чтобы запись добытого велась постоянно и несколькими независимыми писарями. Такие люди у него были, казначеем Фома Евсеич был не первый год. С запряжными лошадьми и телегами можно будет определиться позднее. Пока что - только те, что довезут людей и инструмент. Охрана, понятно, выехала конно и немедленно. Киев - город шустрый, и не один он, Евсеич, в нем такой умный.
И в самом деле, когда Фома Евсеич, покончив с текущими мелкими делами, прибыл на место лично, охранники предъявили ему задержаннных конкурентов, которым княжих людей удалось опередить. Это были братья Лисицы, Гордей и Савва, люди предприимчивые до бестолковости, оттого и не очень богатые. Примчались на хороших конях, вдвоем, поэтому были на месте раньше высланной Фомой охраны. По словам последней, задержаны они были не когда шли к оврагу, а вовсе даже наоборот - от него. Шли бледные, коней вели в поводу. Увидев Фому, старший, Гордей, лишь хмуро усмехнулся: "Нет, Фома Евсеич, тут мы тебе не соперники. Твои люди - на княжеской службе, не от себя туда полезли, может, им от этого легче. А мы - нет. Нет таких богатств, чтоб нас, христиан, такое тронуть заставили".
Люди Фомы Евсеича, те, что на княжеской службе, в самом деле не разбежались, а работали - таких уж он на службу брал. Но были мрачны, и Фома понял, что наградные придется увеличить.
****
Уезжая из дома, Илья сапог себе не справлял: лаптям собственной работы доверял в дороге больше, а тратиться на то, что когда еще будет, если будет, посчитал неразумным. А теперь деваться было некуда: на княжий пир в лаптях не пойдешь, что и Добрыня подтвердил.
Потому и отправились богатыри на рынок не просто посмотреть и попробовать, а с серьезной целью - выбрать Илье сапоги.
Рынок оправился от ужаса соловьева быстро, на то он и рынок. Хотя, как сказал Добрыня, покупателей было помене, чем обычно. Зато продавцы никуда не делись.
Ох уж этот киевский рынок! А молочко топленое с пенкой? А осетр целиком копченый, да в непростом дыму, в рябиновом! А прянички печатные, свежие, только из печи? А ватрушки, ватрушки-то с творогом, с вишней! И горы овощей, разноцветные, и птица кудахчет и гогочет в клетках - только выбирай!
А дальше! Нет конца разноцветью и разнообразию, потому что киевский рынок пределов не знает, и найти на нем можно все.
Илью и здесь узнали, но не затем, чтобы кланяться и руки пытаться целовать. Его окружили громко кричащие люди, которые точно знали, что ему понадобится на сегодняшнем княжеском пиру да и во всей его будущей богатырской жизни. И все это они готовы были ему продать, и у каждого было самое лучшее и по цене самой сходной.
Илья было растерялся и к советам стал прислушиваться, но Добрыня был тверд: сапоги. Мы пришли сюда за сапогами. "А кафтан-то, кафтан! - истошно заголосили сбоку, - Гляньте, шитье какое, а пуговицы! У самого Чурила Пленковича такого нет!" Добрыня задумчиво посмотрел на Илью: "А в самом деле. Кафтан-то у тебя есть? В броне там не принято". Кафтана у Ильи тоже не было. Озадачившись, подумали и купили - не тот, конечно, которому сам Чурило Пленкович позавидовал бы: там Илья только пощупал сукно и отмахнулся. На рынке крестьянская практичность постепенно стала брать в нем верх над новоявленной богатырской растерянностью, так что кафтан выбрали неброский, но хорошего сукна, и неплохо поторговались при этом.
Потом долго выбирали сапоги. Гнули подошвы, тянули кожу, проверяли дратву - хорошо ли провощена. Примерял Илья тоже долго и с понятием: сапоги - не кафтан, а считай, полвоина: стер ногу - не боец.
****
К пиру, нагулявшись, оба успели поголодаться. Пир в честь илюхиных подвигов не был во дворце Владимира чем-то особенным: пиры князь устраивал часто и охотно. Любил это дело и считал, что полезно: людей сплачивает.
И не скупился.
У голодных богатырей глаза разбежались: лебеди, утицы жареные, мясо медвежье и кабанье, пироги, чем только не начиненные, пышные караваи хлеба. Меды, пиво, квасы, на разных разностях настоянные. Для баловства капустка хрустящая, заквашенная с разной ягодой, творог перетертый, орехи в меду и так, каленые, - погрызть взять горсточку. Дары иноземцев заезжих тоже забыты не были: сыры, колбасы, окорока, особым образом приготовленные.
Илью, как героя дня, Владимир усадил рядом с собой - по левую руку. По правую руку от него сидела княгиня Апраксия, до крещения Рогнеда, - тихая женщина красоты тонкой и нерусской. Дальше располагались по возрасту, старики-советники к князю поближе, послы, а богатыри и вовсе не чинясь: на своей скамье, кому с кем сядется. Место рядом с Ильей было свободно.
Владимир говорил коротко, представил Илью, обтекаемо помянул его подвиги, особенно отметив Чернигов, и все набросились на еду. Ели не для вида, как это бывает на званых пирах, - нет, охотно, много, не слишком заботясь о манерах, Владимир не отставал, и Илья, сначала стеснявшийся, тоже увлекся пирогами и птицей. Пир пошел своим чередом; Рогнеда тихонько встала и ушла. Ее обязанность хозяйки была выполнена. Пир стал еще оживленее: наливали от души.
Совсем молодой богатырь (Алеша, обращались к нему смеющиеся слушатели), чуть пошатываясь, рассказывал громко, как они с приятелем били этих самых лебедей, вот да, вот этих, что на столе, нанизывая по десятку на стрелу; Илья с удовольствием слушал: он любил простодушное, откровенное и бескорыстное вранье - в таком вранье было что-то беззащитное, а беззащитность, любая, трогала и волновала его всегда. Как раз в это время через пиршественннный зал бесшумно прошел и занял свободное место рядом с Ильей странный человек.
Илья, занятый ярким и уже слегка бессвязным повествованием Алеши, обратил на него внимание не сразу. Ну сел человек на свободное место и сел, не пустовать же скамье.
Да и то, не столько заметил, сколько почувствовал.
От незнакомца веяло чуждой силой, тем неясным оцепенением, какое охватывает теплокровных в присутствии змей и даже, кажется, чуть припахивало болотом.
- Ты можешь, если хочешь, пересесть к своим, - сказал незнакомец как раз в тот момент, когда Илья обернулся к нему. - Владимир в обиде не будет, торжественная часть закончилась, а там тебе будут рады. Насколько я могу судить.
Он был одет как дружинник, явно предпочитая зеленое. У него были черные ровные волосы до плеч и совсем не было усов и бороды. Не как у иных иноземцев, которые бороды сбривают, считая, что так красивее, а совсем. Чувствовалось, что и не росла никогда она на этом смуглом, сильном, узком, чуть отливающем зеленым подбородке. Илья заглянул ему в глаза - зрачки были узкие, вертикальные.
- Вольга я, - подтвердил его догадку собеседник, - для таких молокососов, как ты, - Вольга Святославович. Или Всеславьевич - это уж как на язык ляжет. Самый старый здесь, потому и место такое.
По нему Илья не сказал бы, что старик. Тело узкое, ловкое; лицо гладкое, с чуть приплюснутым носом и небольшим язвительным ртом.