Алеша и его помощники уже с усилием катили огромную бочку, из тех, что водовозы на своих клячах возят туда, где нет своих колодцев. Впереди твари они столкнули бочку на пепелище, выбив дно. Вода вытекла, поднялся пар, но угли, впитавшие воду, погасли, и чувствовалось - остыло. Дружинники ждали. Чудище невозмутимо переползло своим раздутым брюхом остывшее место, так же, как переползало догоравшие бревна, - будто не заметив.
Илья прислушивался к себе, к наследию Святогора, ромашкам, ветрам, корням подземным.
"Не угли ему нужны, не прохлады земли оно боится. Самой русской земли коснуться не может, поэтому жгли".
Илья достал из-за пояса кожаные рукавицы, надел, растер в руках несколько комьев чернозема. Ступил на раскаленную дорогу чуть позади чудища и пошел к нему. Шаг Ильи был так тяжел, что угли гасли мгновенно, не обжигая. За ним оставались следы в локоть глубиной, черные, наполненные влагой. Чудище вытянуло назад, ему навстречу, свои смертельные щупальца. Илья дунул. Мощный ветер отогнул щупальца вперед, и тогда Илья, положив обе руки на костяной горб твари, вогнал ее в землю по самые щупальца. Тем, кто смотрел со стороны, показалось, что сделал он это очень легко, как будто земля расступилась. Щупальца бессильно опали, тварь протяжно завизжала, пытаясь достать Илью зубастой пастью на черепашьей шее. Илья отскочил, потом подскочил еще раз и вогнал чудище в землю целиком. Притоптал влажную, жирную землю там, где оно только что было.
Так же тяжело, медленно вернулся.
И лег на влажную, даже сквозь запах гари сладко пахнувшую траву, раскинув руки.
Те, кто был там и видел тварь, не сумели бы сказать, через сколько времени набежала остальная дружина. Те, кто отстаивал поджигаемые дома, вдруг увидели, что их противники, побросав все, разом обратились в бессмысленное паническое бегство - каждый сам по себе. Некоторые, правда, стояли, озираясь, будто не понимая, где они. Этих вязали. Они не сопротивлялись. Были и такие, кто, увидев перед собой горящие дома и людей, которые их тушили, бросался помогать.
****
Рукавицы пришлось выбросить: их прожгло насквозь. Руки у Ильи чесались и саднили. Ничего: на княжьем дворе тертая капустка найдется. Обидно было, что сапоги, первые в его жизни сапоги, которые они с Добрыней с таким тщанием выбирали на базаре, тоже пришли в негодность. Каблуки смялись начисто, да и голенища все-таки прожгло в нескольких местах.
И не давала покоя, саднила мысль о погибших там, в рубке у горящих домов. Все казалось ему, что можно было раньше догадаться, раньше прислушаться к святогоровой силе. Еще одна боль навсегда добавилась к вечной его виноватости.
****
В храм к обедне богатыри шли, все еще обмотанные капустными листами; кому не на что было сменить - в кое-как подлатанной и почищенной обгорелой одежде. Они смущались, но на них мало кто обращал внимание, хотя площадь перед церковью была забита народом. О пожаре в слободе и попытке нападение орды многие, конечно, слышали, но нападение было отбито доблестной княжьей дружиной, а пожары в плотно застроенных деревянным жильем посадах случались часто и без всяких нападений. Так что один-два сочувственных взгляда - вот и все, чего удостоились дружинники.
В этот воскресный день должен был состояться первый выход побившихся об заклад щеголей - Чурилы Пленковича и Дюка Степановича. Киев пришел смотреть, осмеивать , восхищаться, оценивать и критиковать. Киев веселился. Площадь начала заполняться задолго до часа обедни: зрители занимали места. На деревьях висели мальчишки, да и взрослые, кто поотважнее. Среди толпы сновали продавцы пирогов, сладостей, воды. Жуя пироги с капустой, одетые в отрепья знатоки солидно обсуждали возможности спорщиков, их сильные и слабые стороны. Иногда сами спорили так горячо, что доходило чуть не до драки. Заклады тоже делались вовсю. Понимая, что до окончания спора еще далеко, что все еще только начинается, закладывались на мелочи: будет ли Чурило Пленкович в красном да наденет ли Дюк Степанович опять шубу. Пробившиеся к самой паперти городские щеголи заранее делали невозмутимые и скептичные лица, готовясь учиться и не упустить ни одной мелочи. Раскрасневшиеся молодки хихикали, украдкой поглядывая на щеголей.
Илья радовался всему. Про лапти, опять надетые вместо не купленных еще новых сапог он и думать забыл. Веселые лица, смешные споры, с аппетитом поедаемые пироги. Ему всегда нравилось смотреть, как люди вкусно, с удовольствием едят. Маленький мальчик на плечах у отца-верзилы серьезно и вдумчиво облизывал огромного красного леденцового петуха, не видя ничего вокруг, весь уйдя в свое удовольствие. Круглолицая румяная девушка в синем платке, чувствуя на себе восхищенные взгляды, не встречалась глазами ни с кем отдельно, но улыбалась всему миру сразу гордо и благодарно.
До начала службы еще было время. Честно сказать, дружинники, как и все, вышли пораньше, чтобы не пропустить зрелище. Добрыня отошел в сторонку - подумать о событиях прошедшей ночи. Ему нужно было поговорить с Ильей, но тот так радовался всеобщей забаве, его улыбка в обгорелой, как и у них у всех, бороде, была такой трогательной и детской, что Добрыня решил разговор отложить, а пока еще раз обдумать все самому.
Итак, кто-то провел в капище, которое, оказывается скрывалось в маленькой дубраве под самым городом, почти вплотную к разросшейся слободе, языческий обряд. Вызвал крайне неприятную тварь и направил ее на Киев. Чем чудище было опасно городу - неизвестно, но чтобы выжечь ему путь, неизвестные творцы обряда овладели волей нужного им числа воинов и простых кочевников. Допрошенные пленные говорили, что не помнили ничего. И Добрыня склонен был им верить (он сам видел степняка, который, опомнившись, помогал тушить дом). Те, кто обладает такими возможностями, управляет людьми, как куклами, опасны.
На рассвете, когда все закончилось, он осмотрел капище. Там выгорело все, кроме круга камней, которые даже не закоптились. Капище нужно разрушить. Местные слобожане, конечно, не осмелятся это сделать, но Владимир наверняка уже послал людей. Если нет - после службы нужно будет ему напомнить.
Его, слегка задев, обогнала девица. Добрыне даже показалось, что задела намеренно, чуть прижавшись. Он посмотрел ей вслед. По крайней мере, сзади девушка было хороша: легкая, грациозная походка; тело стройное, с тонкой талией при пышных крутых бедрах; черная коса вилась змеей ниже колен. Девушка шла, не оглядываясь. Добрыне стало интересно, какова она с лица. К девушкам он не был равнодушен. Но просто обогнать и заглянуть в лицо показалось невежливым, тем более, что девица шла быстро, и пришлось бы почти бежать.
Девушка шла из верхнего города вниз, к Подолу. Наверное, решила, что в церкви будет слишком тесно, и спешит отстоять обедню в другой храм, решил Добрыня. И хотя церквей поблизости было много, и, чтобы отстоять обедню, не надо было уходить так далеко, он почему-то полностью уверился в этой мысли. И сам помолюсь без этой суеты со щеголями и девчонку рассмотрю, решил он.
Так они прошли Хориву и у подножия горы свернули в неприметный переулок, которого Добрыня не знал. Удивлся он тому, что улочка была вымощена камнем, причем кладка была старая, полузасыпаннная, но ровная, сделанная на совесть. "Подол столько не стоИт", - подумал он бегло. Вдоль улочки шли глухие дощатые заборы, дома за ними угадывались по-разному: и халупы, и терема. В калитку одного из дворов с теремом девушка и заскочила, захлопнув ее перед носом преследователя. Глухо стукнул засов.
Добрыня постоял, подождал, - может, выйдет? Но девушка не выходила, и стало ясно, что ни на какую службу она не торопилась, а пришла к себе домой. Получалось, что и Добрыня к обедне безнадежно опоздал: сколько он ни оглядывался, а церквей вокруг видно не было.
Оставалось либо брести восвояси, не солоно хлебавши, либо все-таки что-нибудь придумать, чтобы увидеть девушку.