Генштаб и Ставка одумались, расформировали ВВС армий и стали создавать дивизии. Я попросил Новикова, чтоб он мне разрешил сформировать штурмовую дивизию, 212-ю. И мы дрались на Калининском фронте. В конце 1941-го, в начале 1942-го трагическая, кошмарная обстановка была. Длина фронта – 580 километров. В одном месте «мешок» подозрительный. И танки лезут со всех сторон. Каждый день меня «расстреливал» Конев за то, что я танки не отражаю. Я Конева в душе уважаю. Он грубоватый, как топор, может врезать палкой, но довольно быстро отходил, иногда понимал, что не прав. Как он меня распекал! «Это что же вы делаете? Вы чем командуете? Вы знаете, что такое Ил-2? Да он если „эрэсом“ по танку даст, танк переворачивается!» – «Товарищ командующий, я просил всех командармов, кто какую новинку получит, особенно танки немецкие, доставлять мне на полигон, чтобы я мальчишек приучал, и мы сами бы понимали, что за штуковина и как ее раскусить».
Как же он меня пушил: «Хоть ты и национальный герой, но я тебе спуску не дам!»
У него было такое представление, что Ил-2 – идеальный самолет, и как только появится, от его выстрелов, от «эрэсов» все летит. Но ничего подобного. Может гусеницу разорвать, если попадет в слабое место, вмятину хорошую сделать. Вот когда на нем противотанковые бомбы появились, ПТАБы, другое дело...»
В 1943 году в Омске был построен самолет Томашевича, истребитель танков, из дерева, рассчитанный на один-два полета. Считалось, что он будет сражаться в условиях завоеванного господства в воздухе. Но все равно – летчики были готовы сознательно идти на смерть, ибо Родина в ту пору была дороже жизни.
«Металлические машины пошли в конце войны, – свидетельствует В.А. Борог. – Получали металл по ленд-лизу».
В КБ о В.А. Бороге говорят так: «Он был самый главный, когда начали проектировать Ил-2».
«Дерево нас выручало, – продолжает Валерий Африканович. – Из 36 тысяч Ил-2 тысяч-то 30 было деревянных. Конструкция была готова и такая, и такая – я как раз делал. Первые машины были металлические, а потом война заставила перейти на березовый шпон. Клеили в несколько слоев по полмиллиметра. В одном месте было 12 слоев. Это нас чуть не погубило. Шпон накатывали на казеиновом клею, а потом гвоздиками ту-ту-ту, как пулемет, стучали. Высыхать не давали.
На Безымянке из-за этого оказались под угрозой все самолеты. Стали мы их усиливать в чистом поле. Испытывали каждый месяц. Влажность высокая, условия ужасные, да и древесина приходила сырая. Я даже в лес ездил, смотрел, как делали шпон. Вместо 12 слоев стали класть 10, просыхало лучше. Поставили рефлекторы...»
Сотрудники КБ тогда не знали, что Сталин вызвал Ильюшина, Яковлева и заместителя Главкома ВВС генерала Ворожейкина и стал дознаваться, кто же виноват в том, что у самолетов подгнили хвосты. Гнев пал на начальника тыла ВВС генерала Ф.И. Жарова, ответственного за хранение материальной части.
«Мы почувствовали, что кто-то уже „накапал“ на Жарова, – вспоминал А.С. Яковлев. – Однако генерал Ворожейкин заступился за Жарова и объяснил Сталину, что самолеты осень, зиму и весну стояли на аэродроме, под открытом небом и хотя были зачехлены, но на них не летали и, так сказать, не проветривали. Из-за резких изменений температуры и влажности произошла порча некоторых деревянных деталей.
Сталин не желал ничего слушать и хотел предать Жарова суду, но мы поддержали Ворожейкина.
Особенно убедительно за Жарова заступился Ильюшин.
Несмотря на крайнюю степень раздражения Сталина, Сергей Владимирович смело спорил с ним и сумел доказать невиновность Жарова.
В конце концов Сталин успокоился, потребовал исправления самолетов в кратчайший срок, что и было сделано».
Была еще промашка: сняли защитное покрытие деревянного фюзеляжа. Ради экономии, конечно. Посчитали, что срок жизни самолета небольшой, вылетит, собьют, и пропитку упростили. Но сбивали не все самолеты, многие ремонтировались, к тому ж на аэродромах стояли резервные машины. И опять стали гнить фюзеляжи. Военпред на заводе занялся прочностью. Провели статические испытания, и оказалось, что машина выдержала их только на 95 процентов – сломалась на переходе к килю, где тонкое место. Проверили влажность – выше нормы. А в зависимости от влажности меняется и прочность. Статиспытатели пересчитали с поправкой на повышенную влажность и получили 100 процентов. Но и испытывали-то опытную машину! А серийный самолет выдержал 98 процентов и тоже сломался. Значит, дело уже не во влажности, срочно надо усиливать прочность. Руководители завода, старший военпред вместе с Левиным всю ночь обсуждали, что нужно делать. В свое время Ильюшин провел идею, что обшивка должна быть равномерно нагружена, и поэтому в фюзеляже использовали много маленьких стрингеров. Что делать? Усилить все эти стрингеры? Тогда надо все переделывать. Поэтому Левин предложил взять четыре стрингера и наклеить на них деревянные бруски. Приготовили фюзеляж с этими наклейками, он выдержал испытания. Подписали решение, что с завтрашнего утра все фюзеляжи пойдут усиленные. Но Левину позвонил Ильюшин:
– Что ты натворил? Испортил всю мою идею! Толя, мы сделали эскиз, как усилить каждый стрингер, и такую бумагу вам послали.
– Да, такую бумагу я получил и положил в стол.
– Как?
– Если мы пойдем таким путем, то в лучшем случае только через месяц появится подобный фюзеляж. Два завода выпускают по 20 машин в сутки. Это значит, 1200 самолетов пойдут на фронт неусиленные. Мы сидим на краю пропасти, поэтому я и принял такое решение.
– А я не согласен, – сказал Ильюшин.
– Не согласен – отменяйте.
– Нет, ты сам отмени.
– Сергей Владимирович, вы сказали, что, если вы недовольны моим решением, вы его отменяете.
– Хорошо, ладно.
– Пока я от вас не получу письменного уведомления, отменять не буду.
– Ладно, товарищ Левин.
Ильюшин положил трубку. А через час позвонил заместитель главного конструктора по Ил-2 в Москве Наумов: «Что ты наговорил Ильюшину? Он мне всыпал, что я не догадался сделать так, как ты! Что ты там сделал?»
Оказывается, после разговора с Левиным Ильюшин пошел к Наумову и отругал его. Необычный случай, когда Ильюшин отменил свое решение...
Столько труда вкладывали, работая на результат...
«Самолет был живуч в самых невероятных условиях, – рассказывает дважды Герой Советского Союза генерал Алексей Николаевич Прохоров. – Садился на минное поле, на трупы фашистов, в лесу. Деревья падают, самолета не видно, а потом из обломков выходит живой летчик».
В районе Колпина Прохоров сел на изрешеченном самолете на Синявинские болота, а там воронка на воронке. Когда приземлился, самолет развалился весь, кроме бронированной кабины. Хвостовая часть отпала, у стрелка ноги на земле, а летчик в броне, как цыпленок в скорлупе.
«Ил-2 психологически воздействовал на противника, – продолжает Алексей Николаевич. – Пехотинцы нам говорят: вы даже не стреляйте, так походите! Лечу без выстрелов, и то у немцев паника... Когда появлялись штурмовики, наши войска быстрее продвигались».
...Летчика Голубева считали погибшим. Он попал в плен, когда на него уже было представление к званию Героя. Дальнейшую его судьбу не стоит пересказывать, ибо многие смотрели кинофильм «Чистое небо», где главную роль исполняет артист Евгений Урбанский. После войны жена летчика стала писать письма туда, куда у нас принято было, его освободили от проверок и вручили Золотую Звезду. Теперь о Герое Советского Союза генерал-полковнике авиации Сергее Васильевиче Голубеве знают многие.