... Впервые я увидел Ил-18 в небе с надписью «Москва» на крыльях. Самолет некоторое время так называли, пока сверху не сказали: «Не надо». А назвали так, может быть, в память о первом ильюшинском самолете, да и планер в Коктебеле тоже назывался «Москва»...
Но потому, что в турбовинтовом Ил-18 сохранились основные принципы зарубленной в 1947 году поршневой модели, Ильюшин окрестил машину снова 18-й, хотя уже давно серийно выпускался бомбардировщик Ил-28. Почему такая нумерация?
После Ил-18 появились Ил-62, Ил-76, Ил-86, потом, уже при Г.В. Новожилове, – Ил-96, Ил-114. Был еще транспортный Ил-60, не пошел. Но почему все-таки такая нумерация?
«Меня часто об этом спрашивают, – говорит Г.В. Новожилов. – Я отвечаю: чтобы не понял враг. А вообще все значительно проще. Были у нас Ил-64, Ил-72, Ил-74, но эти проекты оказались нереализованными. А название, например, Ил-114 предопределил его легендарный предшественник Ил-14».
Нечетными цифрами обычно именуют истребители. Есть режимная комиссия, которая за этим следит...
В одном из цехов ильюшинского завода я увидел удивительно красивый реактивный штурмовичок, очень напоминающий своими линиями знаменитый поршневой Ил-2. И как, думаете, он назван? Ил-102!
... В период создания Ил-18 к Ильюшину снова пришли крупные неприятности.
«Мне позвонила секретарь, – говорит И.В. Жуков. – „Сергей Владимирович хочет с вами побеседовать, он на даче“. Меня привезли туда. Я понял, что ему просто надо с кем-то поделиться. Мой совет ему вряд ли был нужен, он лучше меня все знал, но иногда человек выскажет вслух свою мысль, и она ему станет яснее. Он сказал мне: „Я подал рапорт министру, чтобы меня освободили от работы“.
Дело было в том, что над Германией погиб Ил-18. Доложили Хрущеву. Тот вскипел: «Как? Наши самолеты горят!»
Долго шло расследование. Ильюшин переживал. Выяснилось, что причина – не дефект конструкции, а над американской зоной машину сбили.
К Ильюшину приехал министр авиационной промышленности П.В. Дементьев: «Сергей Владимирович, я вам предоставляю отпуск, отдохните, поправьтесь, а потом все будет нормально».
Но нормально у нас не бывает. Вспоминает А.Н. Семенов: «При Хрущеве состоялось решение, думаю, происки Туполева, – нас расформировать».
Вот так. 1958 год. Время сворачивания авиации, о чем мы уже говорили. Казалось, ильюшинская организация стоит на крепких ногах, в войну – фирма номер один, и вот тебе на!
Сам Хрущев ни разу не пригласил к себе Ильюшина. Никита Сергеевич тогда был и Первым секретарем партии, и премьер-министром, для него делали специальный салон в Ил-18. Приехал летчик Хрущева Цыбин и говорит: «Нужно сменить отделку. Уберите красное дерево. Никита Сергеевич любит карельскую березу!» Усердие слуг...
Сменили, но в сроки не уложились.
«Я доложу об этом!» – пригрозил Цыбин Ильюшину. Сергей Владимирович тихим голосом ответил: «Мы премьера тоже уважаем, но всякое дерьмо делать не будем. Будем делать как следует».
Встал и спокойненько ушел. Дебаты были кончены. Хрущев приехал посмотреть самолет. Ему понравился роскошный и удобный салон, в каком не стыдно было полететь в любую страну, и Никита Сергеевич сменил гнев на милость. «Ладно, работай», – сказал он Ильюшину.
«Хрущева он не признавал, – говорит Д.В. Лещинер. – Он вообще, по-моему, признавал одного Сталина. Сталин был для него авторитетом».
Гроза миновала. Коллектив узнал о ней, когда обошлось. В этот период ильюшинцам предлагали новые места работы. Анатолия Владимировича Шапошникова хотели перевести парторгом ЦК к П.О. Сухому. Вызвал к себе секретарь ЦК. Разговор категоричный: Родина требует, и все.
– Дайте хоть день подумать, посоветоваться! – взмолился Шапошников.
– Придете завтра и, если откажетесь, положите партбилет на стол.
Шапошников пришел к Ильюшину:
– Как быть? Откажусь – вся жизнь поломана.
Ильюшин подумал, потом сказал:
– Ничего не делать. Я тебе сообщу.
Шапошников ушел, а Ильюшин стал звонить по «вертушке». Вечером вызвал Анатолия Владимировича:
– Ну, я отговорил всех. Живи спокойно.
Если человек был нужен, он за него бился, не боясь никаких инстанций. Такова была его кадровая политика. Но от человека требовалась честность: коль ты наш, коль вместе работаем, то изволь работать с открытым забралом.
«В кадровой политике он был жестоким к тем, кто его обманывал, – говорит А.В. Шапошников. – Не выгонял, а ты сам уходил. Ты начальник бригады, а он вызывает не тебя, а твоего зама либо ведущего инженера, как бы подчеркивая, что ты уже не при деле. Если доверяешь, вправе считать, что тебе тоже будут говорить правду. Плохо – говори: плохо, срывается задание. Но наш российский человек устроен так: а зачем начальство расстраивать? Ильюшин этого не терпел».
«Он умел ловко работать со своими руководителями отделов, – добавляет Р.П. Папковский. – В каждом подразделении у него было примерно два равносильных человека. Приглашает одного: „Слушай, ты что-то неважненько стал работать. Не вижу энтузиазма. У меня ведь есть другой, ничем не хуже тебя, так что ты смотри!“ В бюро эскизного проектирования у него было два начальника – Лещинер и Германов, оба очень сильные».
Он считал, если ты руководитель, то должен четко разграничивать, кто у тебя обязан понимать, кто – знать, а кто – уметь. Сам руководитель должен все понимать. Может не знать, не уметь, но понимать обязан. Однако в своем деле он на 50 процентов должен знать и на 50 процентов даже уметь. Кто-то не успевает, тогда руководитель снимает пиджак, садится рядом и вместе рисуют. Потом подумает, а зачем он сел, могут не так воспринять, но вспомнит, как Ильюшин все время вдалбливал, что ты сам должен уметь и выручать других...
Те, с кем он начинал работать, получили образование на уровне 30-х годов. Это его не пугало, потому что люди талантливые, но молодым уже преподали другое. Он стремился освоить новые мысли, и это ему удавалось. Потому у него и была традиция всех новых специалистов принимать лично и неформально выяснять, кто ты, что ты и чем дышишь.
Прежде чем нырнуть в кабинет, забегал в цех, а потом звонил директору завода или главному инженеру:
– Ну как, состыковали?
– Сделали, Сергей Владимирович!
– А что ж ты мне врешь – сам видел, что не готово!
Он считал, если ты конструктор, за что-то отвечаешь, должен знать свое дело с азов, а на той фирме, которая делает твои вещи, ты должен быть друг, приятель и брат. Если ты конструируешь, скажем, гидравлику, то на том предприятии, где делают твои устройства, ты должен следить, чтобы все было смонтировано, ничего не лопнуло. Он не допускал, чтобы на борт попал полуфабрикат.
Сидит над электросхемой. Ну, аэродинамика, понятно, а тут электросхема. Проверяет правильность построения энергетики на самолете с точки зрения одновременности работы всех элементов. И что? В двух местах нашел неточности. Или скажет: «Слушай, а ты за целый день ни одной линии не провел!» Деваться некуда.
Он составил «Памятку руководителю»:
« – Приходи на работу раньше своих сотрудников – это благотворно влияет на их трудовую дисциплину.
– Приходи на работу с планом твоего рабочего дня и стремись его осуществить.
– Будь принципиален. Никогда не подлаживайся под чужое мнение, если ты с ним не согласен.
– Не лавируй между несколькими мнениями – это опасно.
– Будь правдив даже в том случае, если это может грозить тебе неприятностью.
– Выполняй директивы не по форме, а по существу – творчески.
– С вышестоящими руководителями будь вежлив, исполнителен и тактичен, но никогда не проявляй угодничества.
– Не оправдывай свои ошибки занятостью.
– Принятые решения выполняй с энергией и страстностью – это вдохнет в подчиненных веру в успех дела.
– Никогда не раздражайся. Это унижает твое достоинство.
– Никогда не поддавайся унынию, оно подрывает веру в твои силы.
– Никогда и ни при каких обстоятельствах не теряй способности рассуждать.