Когда графу напомнили, что он граф, он решил продемонстрировать свое хваленое высокомерие.
— А из тебя бы, пожалуй, получился неплохой стряпчий. Но недостаточно хороший, чтобы убедить меня. Если они меня окликнут, я им прокричу какую-нибудь тарабарщину. Я же буду в их форме, вот они и решат, что я какой-нибудь их татарин или калмык. И пропустят. А потом разыщу Сабину. Нет уж, голубочки, я пристрелю вас обоих, и со спокойной совестью поплыву один.
Эрика, все еще сидя на постели, принялась его снова упрашивать, но он на нее рявкнул:
— Молчать, ты, сука! Встать с постели и повернуться лицом к стенке!
Она отрицательно покачала головой. Внезапно он выпустил автоматную очередь у самых ее ног. Вскрикнув, она подтянула колени к груди, вскочила с постели и встала лицом к стене. Грегори рванулся к графу, но Малаку с неожиданной силой дернул его за руку обратно. Граф направил на Грегори автомат, облизнул пересохшие губы и с угрозой произнес:
— Ни с места, а то пристрелю тут же. Дай мне расправиться с этой продажной сукой, втоптавшей в грязь мое имя и святую Германию. У нее нет ни чести ни совести, и она заслуживает кары.
Он усмехнулся:
— Что, очень хочешь убить меня и жениться на ней. Но получится как раз наоборот: я убью ее и женюсь на Сабине Тузолто. Она до сих пор довольствовалась лишь жалкой ролью любовницы. И какая это была любовница! Лучшая в моей жизни. Правда, теперь мы с ней лишь добрые друзья. Но не забывай, подонок, что я граф фон Остенберг, мой род старше и благороднее, чем род Гогенцоллернов. И маленькая венгерская баронесса никогда не откажется от такой блестящей партии.
— Жалкий дурак, — издевательски усмехнулся Грегори. — Да она и стала-то твоей любовницей только потому, что Риббентроп приказал ей следить за тобой. Когда я здесь прятался, она отзывалась о тебе с презрением, говорила, что тебя только на раз в неделю и хватает. И то с большой натяжкой. Эх ты, старый пердун, зануда вшивая. Да ты ей и даром не нужен.
— Ложь! — завопил в ярости фон Остенберг, выпучив глаза и весь позеленев от злости и унижения. — Ложь — все ложь, от первого до последнего слова! — Видно было, что он вот-вот нажмет на курок. Граф спустился вниз с оставшихся нескольких ступенек и направил автомат на англичанина. Грегори напрягся, понимая, что пришел конец. Но в этот момент неожиданно вперед бросился Малаку. Загремел выстрел. Бедный еврей, резко втянул в себя воздух, последним усилием воли дотянулся до автомата в руках графа и всем телом налег на него.
Грегори, воспользовавшись замешательством противника, с торжествующим воплем кинулся на графа, но пол от разлитого вина был скользким, одно неосторожное движение — и Грегори с громким всплеском упал на спину около стола. Когда он поднялся, фон Остенберг уже вырвал автомат из умирающей, но цепкой хватки Малаку, ударил еврея ногой в лицо и снова направил оружие на Грегори.
Малаку застонал, тело его содрогнулось, и он застыл в неподвижности. Еще совсем недавно он говорил, что его миссия закончена, ему теперь не для чего жить, и вот он пожертвовал жизнью ради другого человека, которого — какова бы ни была разница в их мировоззрениях — он почитал своим другом. Но жертва его была принесена впустую. Эрика стояла с безвольно опущенными плечами лицом к стенке, а Грегори, с ног до головы залитый вином, — под прицелом убийцы. Утирая грязь с лица вдруг задрожавшей рукой, англичанин хрипло произнес:
— Смотри: ты убил человека. И притом того, кто в жизни не сделал тебе ничего плохого. Как можешь ты не бояться, что за это убийство тебе придется нести ответ впоследствии? Неужели тебе недостаточно того пятна, которое теперь появилось на твоей совести?
— Нет, — негромко промолвил граф. — Этот идиот сам напросился на пулю, вмешавшись, когда его никто об этом не просил. Да и все равно бы мне пришлось убрать его потом. Иначе, как твой товарищ, он бы попытался сделать мне какую-нибудь пакость. Ну все, хватит, поговорили — и будет! Лицом к стене!
И опять неожиданно вмешалось Провидение: все присутствующие услышали чьи-то легкие шаги наверху лестницы. Надежды англичанина на то, что внимание фон Остенберга будет хоть на секунду отвлечено появлением нового лица на сцене, не оправдались. Граф недвусмысленно пошевелил автоматом и прорычал:
— Стой, где стоишь!