Анатолий получил это письмо в минуту мучительного об ней раздумья. Он с нетерпением ждал от неё известия. Он ждал и боялся того неизбежного раскаяния, к которому привык он в подобных случаях. Он был готов к сретению прекрасного драматического отчаяния, для прогнания которого предстояло придумывать столько докучных, перебитых утешений – а он любил так искренно, что раскаяние было бы оскорблением его сердцу.
Неожиданный ответ обрадовал его как-нельзя более и под его влиянием он начал писать ей:
«Нежный друг мой, великодушное, прекрасное создание! Я не могу выразить того, что чувствую…. я не в-силах писать тебе. Я понимаю, почему лучший мир не имеет сообщения с нашей бедной землею. Нет слов совершенного блаженства на бедном человеческом языке – и я не могу высказать тебе своего сердца….»
Здесь он остановился. На самом деле он не звал, что писать далее. Может-быть, в эту минуту он бы не нашел, что сказать ей, если бы мог ее видеть: он был нем и глуп от избытка чувств; и неусыпное его упражнение в литературе любви и давний обретенный навык не могли вывести его из этого оцепенения.
Он прочел письмо Марианны, силясь почерпнуть в нем наитие.
Она любит его, пишет она, с готовностью на все страдания, с решимостью на все жертвы. Проникнутый этой мыслью, он внезапно составил в голове пламенную диссертацию о любви-страдании, которая вылилась на бумагу.
«Ты повяла, мой прекрасный младенец, продолжал он, нежным сердцем всю великую тайну любви. Да, моя Мариана, любовь – страдание и я не способен вводить тебя в заблуждение, разуверяя в этой страшной истине. Любовь и крест идут рядом. Любовь – яд, но это вместе сладкая отрава и горький врачующий бальзам. Наслаждение раздражает сердце, страдание целит его – и то и другое – мука, и то и другое – любовь. Любовь – жестокость; она страдает и заставляет страдать; она домогается жертв, завещает тоску, внушает ревность и обращается иногда в ненависть. Верь, ангел мои, ненависть – та же любовь, только оскорбленная, обманутая; мщение – та же ненависть, действующая, нетерпеливая, следовательно – та же любовь. Одно равнодушие есть противоположность любви, и от него избави нас Боже! О, избави тебя Провидение от этой тлетворной плесени души. Страшись ее и не бойся никакого страдания. Ты видишь, я разоблачил веред тобою все пугающие любовь привидения, для того, чтоб ты не боялась их. Ты видишь – это призраки…. О, люби, мой ангел. Какое страдание не осветится сквозь призму любви! Какой горечи не усладит она! Люби своей прекрасной душою – и узнаешь, что любовь превозможет всякое страдание. Любовь – единственная жизнь: одна непреложная истина!..»
Молодая женщина читала это письмо с ведением той грамоты сердца, которая оживляет каждое слово, проникает в конечную глубь чувства, читает недописанное, понимает недосказанное. Она испытывала, в эту минуту, что всякое начертание милой руки имеет одинаковый, единственный смысл. Что бы ни было написано – пусть самый нелепый, дикий вздор расползется самыми безтолковыми крючками на любовном письме – любовь озарит их своим волшебным заревом и они примут пламенное значение. Она читала и упивала влюбленное сердце.
VII. Философия
Наступил вечер, унося с собою сладкий день. Марианна лежала на кушетке своего кабинета, в чудном восторге сердца. Она осязала каждое мгновение блаженство полной взаимной любви, отрешенной от всех сомнений, сознанной, объясненной, успокоенной. Никакая невзгода, никакое предвидение не возмущали ее теперь, никакая возможность чего-нибудь неприязненного не приходила ей в голову. Она чувствовала себя под благотворною сенью тихого, светлого неба, на котором не было ни одного облачка.
Ее любят он такою бесконечной любовью! На ней сосредоточилась его сильная душа, до сих пор волнуемая я рассеянная…. Какое торжество для самолюбия женщины! Какая жизнь для женского сердца! Какое полное, несравненное счастье, и она верят в это счастье…. Это сладкое убеждение лелеяло душу влюбленной женщины, и незаметно текли для нее долгие часы заключения.