Но Марианна, казалось, вся сосредоточилась в музыке. Она держала свой лорнет прикованным к сцене, и напрасно молодой человек ловил скользившие взгляды, в которых прочесть ничего было невозможно. Под этою равнодушною оболочкою она притаила свое взволнованное сердце и как из-под одноцветного, герметически закрытого домино, наблюдала она за поступками друга.
Молодой человек просидел против нее до окончания акта, в глупом положении, которого даже не заметил, и вышел, возмущенный до глубины недоумением.
Какое-то невольное негодование закралось в душу его. Тысячи сомнений и предположений стеснились в голове его и приводили его в отчаяние. Невозможно было подозревать в этой женщине легкомысленной известности. Каприз – это болезнь балованного ребенка, также не вмещалась в её прекрасную душу…. а как могло ему прийти на мысль, что попечительное желание его отвлечь от милой головы ревнивое внимание женщины, влюбленным инстинктом почуявшей опасность, соберет над собственной его головою эту повисшую, готовую разразиться грозу.
Необходимость заставила его несколько дней тому назад притворною ласкою успокоить оскорбленное, неотвязчивое сердце; он должен был заслонить возопявшие уста поцелуем, и хоть этот поцелуй на коралловые губки не был слишком трудным самопожертвованием, во всё же намерение его было блого и совесть оставалась чиста.
Как же мог он подозревать, что от этого ничтожного зерна разветвилось такое дерево, что эта брошенная ласка повлечет такие последствия, подобно оторвавшейся на хребте горы снеговой глыбе, которая, принимая на лету огромные размеры, засыпает целые поселения.
«Не проснулось ли дремлющее внимание мужа?» спросил он себя, в простоте и невинности сердца, идя по корридору и не зная что начать с собою до окончания спектакля, после которого надеялся встретить еще раз молодую женщину у разъезда. Он пошел в ложу, где ожидала его безвинная виновница, в недобрый час вспыхнувшего между любовниками недоверия – виновница роковой милой записочки.
Красавица была прекраснее обыкновенного. Торжество обладать снова потерянным сокровищем озаряло ее и придавало еще живости и огня резвому её уму. Под ореолом удовольствия очаровательное создание становилось неотразимым, и закравшееся в сердце юноши огорчение рассеялось от благотворного её влияния.
Он забылся невольно; долгий, закоренелый навык не уметь вести с женщиной другого разговора, кроме любовной электризующей болтовни, вошел нечувствительно в свои права. Потухший пламень так еще недавно занимавшей его интриги, вспыхнул, на мгновение, из пепла догорающим блеском, который сократил для молодого человека долготу двух последних актов. С последним ударом смычка, он бросился к дверям разъезда.
Бледная, озаренная светом лампы, стояла прислонясь к колонне Марианна, в ожидании кареты. Муж попечительно поправлял её распахнувшийся небрежно накинутый бурнус, долженствующий хранить дорогое здоровье от влияния сырого воздуху; но молодая женщина не чувствовала ни чьего внимания и ни чьих попечений. В душе её происходил страшный кризис. Она пробуждалась от чудного, волшебного сна в горькую действительность. Перед глазами её распадалось очарование. Она погружалась в безобразный мрак, в котором пугал ее звук собственного голосу.
– Ravissante, chère belle! сказала подходя и взяв ее за руку княгиня, приближение которой ознаменовывалось всегда какою-то предшествующею бурею громких вокруг неё голосов. – Пожалуй, матушка, говорят, ты утонула, ты больна, а ты всё только хорошеешь – непозволительно. Я жду тебя завтра непременно с нами в немецкую деревню, куда все наездницы отправлялись верхом. Мужья ваши могут приехать, но они не приглашаются, и тебе без их позволения назначается кавалером граф Анатолий – c'est donc la fleur de pois, le coq du village. Надеюсь, что ты будешь довольна, прибавяла она.
Марианна почувствовала злой намек в этом, быть-может, случайном, а может быть и несколько коварном назначения.
Муж рассыпался перед сиятельною деспоткой в послушных обещаниях.
– То-то же, продолжала княгиня: я знать не хочу никакого нездоровья и невозможности. – Подите, подите! закричала она подходившему Иврину: бегите, догоните вашу красавицу-путешественницу, как бишь ее зовут; скажите ей, что княгиня Кремская просит ее участвовать верхом в завтрашней прогулке и что вы будете её кавалером. – Надо же было застраховать эти две хорошенькие приманки, на которые слетится весь непочатый край их обожателей, говорила она кому-то, вовсе не смягчая звонкой ноты своего контральта, который умолк только тогда, как стеклянные двери театральных сеней проглотили ее.