Не на все возникающие вопросы исследовательница сумела ответить. Например: почему московит впервые появляется в частных документах именно во второй половине XVI в.; а что же было раньше? А ведь ответ предельно прост: до 1569 г. (Люблинская уния) не было польско-московской границы — была граница литовско-московская. А значит, не могло быть и польско-московских войн, да и вообще каких бы то ни было польско-московских контактов — были войны и контакты (в том числе многочисленные династические браки) литовско-московские. Или другая не затронутая в книге проблема — портрет врага-немца. То, что он существовал, — вещь несомненная: ведь даже в речи президента Игнация Мосцицкого 1 сентября 1939 г. прозвучали слова: “Вечный враг напал на наше отечество”. Каким образом и в какой мере он коррелировал с образом врага-русского — к сожалению, неясно. Жаль также, что автор книги обходит молчанием проблему, на которую в свое время обратили внимание Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский, — проблему договора и “вручения себя” как двух противоположных механизмов, регулирующих культурное поведение. Польское образованное общество XVI—XIX вв. было насквозь феодальным, а следовательно, отношения его членов и отношения с власть имущими регулировались главным образом при помощи договоров. В Московской Руси же феодализма не было — Т.Н. Грановский, К.Д. Кавелин и С.М. Соловьев были в данном случае абсолютно правы: там господствовало, по сути дела, религиозное “предание себя” разного рода представителям местной или государственной власти. Полякам, не привыкшим к тому, что одна из сторон не берет на себя никаких обязательств по отношению к другой, подобное “предание себя”, видимо, казалось варварством, хотя на самом деле это вполне цивилизованный механизм, неплохо зарекомендовавший себя в резко гетерогенных культурах, особенно в трудные, критические периоды истории.
Книга А. Невяры написана предельно беспристрастно. Автор последовательно избегает каких бы то ни было оценок, ни разу не позволяет себе стать на сторону ни одной из сторон старого “домашнего спора славян”. И совершенно правильно делает. Выводы и оценки — дело читателей. Позволю себе лишь заметить, что, конечно, многое в описанном портрете московита — москаля — русского является односторонним, предвзятым, а вследствие того несправедливым, по вполне понятным и часто оправданным причинам. Но в то же самое время нам самим полезно было бы задуматься над этими причинами и над тем, не отразилась ли в этом образе раба, варвара и “душителя всех пламенных идей” некая доля исторической правды. Чеслав Милош в замечательной книге “Родная Европа”, в главе о России, говорит о том, что поляки знают о русских то, что русские от самих себя предпочитают скрывать, — но и русские прекрасно знают, о каких собственных чертах предпочитают умалчивать поляки… В этом и заключается причина острого психологического конфликта так на самом деле похожих друг на друга народов. Одним из путей к разрешению проблемы могут, на мой взгляд, стать слова того же Милоша, который сожалел о том, что поляки никогда не вели себя так, как чехи, которые, зная ограниченность своих сил и возможностей, никогда не пытались строить из себя великую державу — ни мировую, ни региональную, а потому не пытались никому прививать цивилизованные навыки или спасать мир от варваров и супостатов. Великодушная державность поляков, считал Милош, всегда оборачивалась против них самих и являлась причиной национальных трагедий. И все же, прибавлял он тут же, поляк просто не в состоянии стать чехом и скромно, по совету Вольтера, возделывать свой сад. Виной тому историческая память. Серьезнейшая проблема Польши заключается в том, что она страна не маленькая (как Чехия), но и не большая (как Россия), а средняя , но еще сравнительно недавно она была могущественной империей, подчинившей себе почти весь восток и северо-восток Европы. Почти — за исключением московской “варварии”, которая еще в XVI в. мало кого волновала…