– М… – Агата жмурится от шипящей боли по всему телу, – вроде, второй.
Подруга мажет девушку успокаивающим молочком, вымывает руки и принимается развязывать свой купальник.
– Черт… походу, я тоже обгорела.
Блестящий фиолетовый лиф летит на балкон, Нина жалостливо поглаживает красные следы от лямок.
– Все декольте и… спина визжит просто.
Она зачесалась, как блохастый кабель за гаражами – корчась и матеря все вокруг. Агата подходит сзади и потихоньку снимает со спины подруги всю кожу, которая стягивается белой пленочкой, оставляя живое сверкающее мясо – совсем еще новорожденное.
– Лови, – Нина кидает нимфе персик, – я помыла.
Девушки садятся на деревянную скамейку на веранде, вдыхая сладковатый йодомариновый воздух Крыма и кусая сочные персики. Они глядят далеко-далеко, на горизонт – там что-то происходит… Может, надвигается шторм?.. Да нет, это невозможно.
А персики сладкие. Очень…
Вагиновой
Солнце плавит кожу. И золотая дымка вместо мозгов.
Лохматая Клеопатра играет сиськами перед упитанными шмельками, пролетающими мимо. Жар-птица откашливается в одуванчик. Страшная засуха. Леди Вагина медленно выцветает, как старая вывеска: «Заходи – не бойся, выходи – не плачь».
– Скажи мне, я ведь женщина, правда? Ну, то есть, стану ей. Стану ведь, правда? – мечется короткостриженая, взывая к подружке. – Я не хочу мальчиком и по-мужски не хочу. Всегда хотела быть девчоночкой: каблуки, жопа, маникюр, все дела…
– Успокойся, ты родилась уже женщиной, ты она и есть!
– Тебе я верю… А мир… он ведь не такой страшный? – роняет Жар-птица, оглядываясь по сторонам: ядовито-зеленая лесная полянка.
– А люди – не слизняки? – Клеопатра падает в траву и закрывает глаза, джинса ультракоротких шортиков врезается в конфетку. Захотелось кого-то тестостеронового…
Мое зло. Твое зло
– Все, я больше не могу, – Нина, вся красная и блестящая, слезает с велосипеда. – Давай отдохнем, напьемся хотя бы.
Дорога. Море. Где конец? Казалось бы, у них знойный, райский, проникнутый теплом отпуск! Но какое-то дерьмо сочится из всех дыр, переливается за края. Они пытаются вдохнуть свежего крымского воздуха, но снова падают в бочку с дегтем.
– По-моему, никуда мы не уехали. Это все та же затраханная дорога. – Нина локтем небрежно утирает капли с подбородка, водя глазами бешеной ламы.
– Я устала… Где? Где эти чудесные времена, когда мужчина был мужчиной, а женщина – женщиной? Где эта банальщина, в конце концов?! Моей вагине не это нужно!.. Я их всех ненавижу, – неожиданно робко произносит Агата. – Этих мерзких тупиц, блять.
– Ох… А помнишь тех могучих и волосатых дыроколов из старого кино?.. – тянет, как карамельную нугу, Нина, накрывая лицо от солнца панамкой. – Такого уже никогда не будет. Весь мир в бездне, все летит к сатане в унитаз, все смывается – все! Либидо угасает, границы между двумя стираются. Это ненормальная мечта, но я нуждаюсь в апокалипсисе, – спокойствие и серьезность в голосе.
– Ты пожалеешь об этих словах, ты же знаешь.
– Я знаю.
Они бросают велики на дорогу и садятся у обрыва. Солнце постепенно оставляет свой пост, очень красиво. Местность здесь похожа на саванну, такая нетронутая человеком, особенная, целомудренная и неземная. А склон такой крутой, опоясанный плоскими камнями… Это рай! Нет, это Крым! Самый конец Крыма!..
– Черт. Черт, черт, черт! Меня тошнит от всего этого!.. – срывается Агата и хватает камень. Она злобно разбивает его о невозмутимое и величественное море, которое тихо перекатывается волнами, готовясь ко сну. А море сейчас совсем лиловое… Все в золотой пыльце.
Агата снова швыряет камень и кричит, как зверье.
– Старый метод борьбы с эмоциями? – горько-грустно усмехается Нина.
Девушка приподнимается и тоже берет камень, увесистый. И унижает этим камнем море, издавая такой грубый и даже насмешливый рев.
Они стоят и бросают камни в море, с рявканьем, с воплем. Кажется, их фигурки сплетены с землей вибрирующими канатами. Они в ярости. Беспробудной, бесконечной, болезненной – и такой бесполезной.
Морской черт
– Мы уже будто живем в этом море, – мягко замечает Нина, зарываясь пальцами в мокрый песок у берега.
– Подай-ка маракуйю, – просит Агата, устало плавясь под крымским солнцем.
– Какую маракуйю?
– Такую маракую. Такую кую.
– Какуя маракуйя? Какого хуя?
Обе смеются, и девушка кидает подруге фрукт, а сама берется разрезать спелое манго. Течет сок… Такая желтая сахарная мякоть растекается по руке, бежит вниз – и Нина облизывает языком струйку вдоль локтевого сустава.