— Да ладно тебе, пудинг, — Харли показывает ему язык, алый, блестящий, — я бы и так за тобой поползла. Даже мертвой поднялась и пошла следом. Так что давай. Стреляй, — она берется за его руку и направляет себе дуло прямиком в лоб, куда-то между пустотой и остатками безумия.
— Бам! — шепчет Джокер, но палец намертво прилип к курку. Не оторвать.
— Убил, — ухмыляется Харли. Знает же, что не нажмет. Даже если она будет голой на столе танцевать, даже если она всадит в него весь барабан, даже если пошлет нахуй, он не выстрелит. — Теперь можно идти? А то не очень-то хочется обратно в эту аркхэмовскую дыру.
Она следует за ним по пятам. Верная, чокнутая и со снесенной напрочь крышей, под которой даже тараканы не гнездятся, но все равно совсем не дура.
Ждет, пока он не спустится вниз по лестнице, чтобы последовать за ним. Ждет, пока он не дождется ее там, внизу, по колено в хлюпающей мерзотной жиже канализации. Ждет, пока не подаст руку, как какой-нибудь принцессе, под стать блестяшке в ее волосах.
Харли совсем не похожа на остальных.
Потому что у нее меньше всего причин быть рядом с ним, особенно, когда он хочет вышибить ей мозги. Придушить. Сломать шею. Но она все равно остается.
Женщины, что с них взять.
И ему приходится смириться с этим. Сам сотворил, сам и терпи.
========== Божество ==========
Комментарий к Божество
Уверена, все уже что-то подобное читали, фандом-то маленький. Но пусть будет, красиво же)
Джокер неуязвим. Бессмертен.
Разве может быть слабым и уязвимым божество, попирающее своей пяткой весь Готэм-сити? Смеющееся над красивой мишурой, за которой прячется вся грязь и нищета мира? Разве может оно падать на землю, свергнутое со своего кровавого постамента, запятнанного чужими жизнями?
Джокер не падает, оседает на землю. Мягко и изящно, как будто его костлявая фигура вообще способна на какое-то изящество. Такая уродливая и нескладная, с непомерно длинными руками-ногами.
Кадык горла ходит вверх-вниз, выплескивая на зеленый заношенный фрак красные пятна, Джокер хрипит и кривится, и его бледное лицо сейчас еще более жуткое, чем обычно.
Совсем даже не веселое. Кроваво-красные пузырьки лопаются на губах, а значит, пуля попала в легкое.
Шум куда-то пропадает, сменившись плотной повязкой ровного гудения, и Харли не сразу понимает, что это никакое не гудение. Это она сама визжит. Громко, перебивая все на свете, и совсем не может заткнуться.
Потому что ей страшно.
Джокер пристрелил бы ее на месте, только бы она замолчала, но сейчас не может даже двинуться. Кашляет и захлебывается своей болью, цепляется за красный снег, кажется, собирается встать.
— Нет-нет-нет-нет… — наконец приходит она в себя. Теперь ей еще долго не покричать, разве что шепотом.
Ей даже думать нечего, просто хватается за пистолеты и палит в темноту, туда, откуда прилетела чертова пуля. Палит вслепую, а руки дрожат, рот дергается, оскаливаясь злобной гримасой. Харли же за Джокера готова весь переулок, в котором их словили, раскрошить, а потом развеять по ветру. Вместе с кирпичами, людьми и грязным снегом, в который провалилась по колено. Так и знала, что не стоило им выходить сегодня вечером. Не зря тот сон приснился.
Когда у нее заканчиваются пули, Харли тянется за пушкой Джокера, мельком отмечая, как посерело лицо, а глаза закатились так, что теперь ей видны только грязноватые бельма под зеленой тенью волос.
— Убью… — хрипит она севшим горлом, внутри плавится комок ненависти, и в конце концов ее оружие находит свою цель. Кто-то кричит не своим голосом, и пальба прекращается.
Ненадолго. Через пару минут тут уже будут копы, а пирожочку нельзя попадаться. Снова в Аркхэм? Или просто оставят тут задыхаться на снегу, блевать кровью и подыхать.
Им проще, городу спокойнее.
— Не дождетесь, сволочи, — Харли стирает с лица воду, не зная, то ли это снежинки, то ли собственные слезы, подмерзшие и превратившиеся в льдинки.
Ей даже плакать сейчас нельзя. Не получится.
— Держись, пирожок, — она перезаряжает пистолеты, трясущимися пальцами загоняет холодные кусочки металла в патрон, и только потом кидается на колени. Хватается за Джокера.
— Ты как?
Тот не хохочет, как умеет, чтобы ее подбодрить, не улыбнется даже. А значит, дело совсем худо.
— Как дерьмо, Харли, — по имени зовет.
Она понимает, что сейчас расплачется. По имени он ее никогда не зовет, тыковка и тыковка, куколка, детка и еще сотня дурацких прозвищ, в самый раз для глупенькой помощницы. А вот имя… имя бережет для совсем других моментов.
И если это один из них, то…
— Не смей умирать, пирожок, а то я сама тебя прибью, тебе ясно? — Харли хлюпает носом, смотрит на его жилет, пропитавшийся кровью и грязью, отлично понимает, что у нее сил не хватит, чтобы поднять его на ноги, не причинив боли взамен.
— Ясно, — Джокер кивает. — Вали отсюда. Пошла… Давай… — руками ему махать не положено, потому что от этого пузырей на губах только больше, а внутри, наверное, смялось крыло легкого, покореженное и дырявое насквозь.
— Размечтался, — голоса в голове согласны с мистером Джеем и требуют убираться, ноги уносить, пока это еще можно. Она легкая, быстрая, перемахнет через выступ, нырнет вниз ласточкой с кувырком и поминай как звали. Но так может сделать Харлин, она же гимнастка и дорожит собственной шкурой, а вот Харли не такая. — Я тебя не брошу.
Он прекрасно знает, что она не врет. Не бросит, не оставит на съедение шакалам из готэмской дурки, и похрен на то, что он тяжелый.
Харли и не такое выдержит. Харли выдержит все.
— Потерпи, пирожочек, — она поднимает его, используя свое тело как рычаг, слышит, как натужно свистит дырка у него в груди. Прикладывает пальцы, замерзшие от холода, к ране, проверяет, колотится ли еще сердце.
— Дура ты, — выдыхает ей на ухо Джокер. — Спасайся сама, — ему уже не верится, что они выберутся отсюда, а Харли шарится взглядом по переулку.
Впереди просвет, заполненный людьми, а скоро и полиции там будет море, так что только назад, в темноту.
Она подтаскивает его к невысокой стенке, за которой то самое спасение, в которое он не верит, но в котором не сомневается она.
— Давай, пирожочек, — Харли прислоняет его к мерзлым кирпичам, а сама лезет, оскальзываясь, наверх.
Ей куда проще, тем более, когда в крови кипит, захлебывается страх. И даже не за себя. За него.
— Руку давай.
Джокер нечеловек. Божество с зеленцой яда и окровавленным оскалом. Единственное божество, которое заслуживает этот гребаный город. Одинаково беспощадное к людишкам, да и к ней, что поделать.
Но дело в том, что рядом с ним Харли и сама превращается в нечто большее.
Во что-то, заслуживающее право стоять если не рядом с ним, то хотя бы у ног разлечься, подобно сторожевой псине.
Так что этот город может подавиться нахрен, а мистера Джея он не получит. Не сегодня.
Она тянет и слышит, как трещат кости, как он хрипит от боли, как она сама тихонько воет, чтобы не надорваться.
Тащит и тянет наверх, поднимает над городом, балансирует с его тяжеленным телом в обнимку на узком бортике стены.
Как будто они танцуют.
— Все будет хорошо, пирожок, — клятвенно обещает она и сама верит в это.— Сейчас мы доберемся до врача и подлатаем тебя. А потом злись, сколько влезет. Я даже не стану сопротивляться, обещаю, — это все, чтобы он оставался в сознании. С нею. Продержался еще чуть-чуть ради нее.
Готэм-сити под метелью кажется сказочным. Заполненный мириадами колючих снежинок, поднимающихся себе куда-то вверх, так что на две сгорбленные фигурки, занесенные белым, цепляющиеся друг за друга, чтобы не упасть, никто и не посмотрит.