Харли тащит его практически на себе. Ноги подкашиваются, а в горле дерет от мороза, кашля и непрошенных слез.
Добирается до двери хирурга, который когда-то был ей даже хорошим знакомым, учились же вместе. И руки у него были золотые. И они еще провстречались пару месяцев — ничего особенного, свидания, поцелуйчики на последнем ряду в кино, общий плед за вечерним просмотром телика. Скучно. И совсем не так, как у нее с мистером Джеем.
И ей ничего не стоит наставить ему ствол прямо в лоб. И держать онемевшими от холода пальцами до тех пор, пока он не начнет незапланированную, домашнюю операцию по извлечению пули из легкого.
И потом, пока не закончит зашивать эту гребаную дырку, стоившую ее пирожочку дыхания.
Харли даже прости говорить не собирается, просто бьет по затылку тяжелой рукояткой, чтобы не очнулся еще долго.
Ровно столько, чтобы Джокер пришел в себя, а потом они уйдут, отыщут себе место поспокойнее.
У Джокера белое лицо. И даже не от грима, крови не хватает, наверное. И Харли бы отдала всю свою, до капли, да только группы и резус-фактор, черт бы его побрал… И глаза злые.
Такие ядовитые, что сейчас дыру в ней прожжет.
— Я сказал тебе бежать. Я. Сказал. Тебе. Бежать, — он говорит тихо, насколько позволяет тугая повязка, стянувшая ребра. Но все равно достаточно страшно, чтобы Харли замерла над миской с водой, в которой она старательно топит компресс.
— Да, — кивает она виновато. Пришел в себя, а значит теперь время отчитываний.
— Ты ослушалась моего приказа.
— Да, — снова соглашается она. — Прости, пирожок.
— Я прибью тебя, как только поправлюсь, — шепчут его губы, потрескавшиеся и в корочках после жара — ему нелегко пришлось где-то на грани между жизнью и смертью. — Придушу, чтобы больше не ослушалась.
— Как скажешь, — Харли плевать на его угрозы.
Он может сломать ее и выбросить в любой момент. Убить. Придушить. Разрезать на кусочки или содрать кожу, чтобы вывесить на манер коврика над камином, был бы у него этот камин.
Все дело в том, что он божество.
А оно должно жить вечно, неважно какой ценой. И ее жизнь — это меньшее из того, что она может предложить. Но ведь предложит, и даже не станет колебаться.
Потому что рядом с ним она тоже божество. Не такое всемогущее, не такое безумное, но зато верное. И готовое на все.
========== A dame worth trying ==========
Комментарий к A dame worth trying
Реальность затягивает, но сюда всегда здорово возвращаться)
В системе его жизнеобеспечения Харли появляется тогда, как это ни забавно, когда исчезает.
Еще вчера она залихватски ржет и гогочет над чьими-то сальными шуточками на задании, изображая из себя нахрен чокнутую психопатку. И Джокер понимает, что внезапно это его бесит, злит, выводит из себя, потому что он терпеть не может всю эту показуху с «другой» Харли, предназначенной для всех. Ему хочется схватить за волосы эту девчонку, прикидывающуюся дурочкой, как следует унизить и, может, даже выдать пару пощечин, чтобы не забывалась. Встряхнуть и выбить из нее дурь. Вернуть свою покорную марионетку, подвесить на веревочки и только тогда разрешить танцевать под ту музыку, что сам выберет.
А сегодня ее просто нет.
Без Харли их дом, временное убежище, которое давным-давно перестало быть простым укрытием, снова превращается в самую настоящую свалку.
Вещи разбросаны там, где он сам их бросил — разноцветные рубашки устилают пол и напоминают озеро акварельных красок, только пахнут они кровью и потом.
А их некому стирать. Доверить такое важное дело этим тупым головорезам, которые и стрелять-то нормально не научились, не то что стирать вещи?
— Харлиииииии! — надрывается Джокер, чувствуя этот гребаный подвох тишины. — Харлиии, где тебя черт носит?
Она не отзывается, и он мысленно считает до десяти. Пропуская кое-какие цифры, чтобы выдать ей столько же тумаков, как только она приползет со своей вечно извиняющейся улыбочкой.
Один-два-пять… Уже пять затрещин, и Джокер представляет, как он выпишет Харли профилактические пилюли от лени.
Когда счет доходит до двадцати, и последние цифры Джокер считает все медленнее, растягивает как может, скорее от удивления, до него тоже кое-что доходит.
Харли не собирается бежать на первый его свист.
Внутри закипает гнев, и он вымещает его на шкафу, который все равно бесполезен, ведь вся одежда грязная, порвана, замарана кровью. Так что нахрен шкаф.
Он успокаивается, когда костяшки сбиты в кровь, надежно упакованы в простреливающую кисти боль, а внутри ничего нет кроме пустоты. И одной-единственной мысли.
Харли.
— Где она? — Джокер тычет пистолетом в носы своих убогих слуг. С них толку вообще нет — грабить не умеют, шутить не научились, Бэтмена боятся, трусливые шакалы, — только пьют и дрыхнут на посту.
— Кто, босс? — подскакивает один. Он испуган так, что сейчас самостоятельно сиганет в окно — больно уж страшен Джокер в гневе, а если у него в руках пушка, и спрашивает он о своей Харли, то вообще полный пиздец. — Харли?
— Да, Харли, — предупредительный выстрел — это не когда стреляют, скажем, рядом с телом, чтобы припугнуть. Нет, у Джокера это значит, нужно выстрелить туда, куда не жалко. В чужую ногу, например. Пара пальцев туда, пара сюда погоды не сделают, все равно этому жирдяю они ни к чему. — Где она?
— Так ведь была же с вами, босс, — вступает в хор воплей и стонов другой голос. Второй бандит не такой смелый, прячется за своим товарищем, не замечая, что вступил в лужу крови, натекшую из чужого ботинка. — А потом мы ее не видели.
Они должны замечать все. В этом их работа. Глаза и уши Джокера по всему городу, а они одну девчонку, яркую как метеор и такую же разрушительную, не заметили. Идиоты.
— Я с вами потом разберусь, — мрачно грозит Джокер и уходит, пока не выпустил остальные патроны в этих придурков. — И чтоб к моему приходу все идеально было.
Если что, пристрелит этих и найдет новых. Тоже бля, большая проблема.
А вот с Харли другое дело.
В ее комнате удивительно пусто. Так не бывало даже, когда она злилась на него, показательно собирала свои вещи и обещала свалить из его жизни навсегда.
Кричала она много, но затыкалась моментом. И потом Джокер знал, на что надавить, чтобы заткнуть ее ярко-красный ротик. Поцелуем или пощечиной, но в таких случаях второе средство не действовало никогда. А вот с поцелуями было проще.
Она тут же возвращалась в себя, становясь обычной Харли, и казалось, что даже хвостики ее, затянутые на затылке, поднимались как уши у верной псины.
Но сейчас здесь ничего нет. Нет ее вещей, ярких пятен синего, красного, золота, нет подаренных безделушек, которыми Джокер мог засыпать ее до самой макушки, потому что для него они имели куда меньше значения, чем ее улыбка. И нет даже запаха, сладкого, теплого.
Харли больше нет.
Ни записки, ни подсказки.
Чертова девчонка будто растворилась.
— Ну и хрен с тобой, — думает Джокер. — Найду себе новую.
На свете полным-полно красивой плоти, а внутренности он сотворит сам. Сожжет и выстроит заново всю систему безумия.
Через неделю он убивает первую «Харли». От нее тянет неправильным вкусом, это та еще преснятина, ни капли не похожая на то, что ему нравилось.
Кислинка сумасшествия исчезает, будто ее и не было никогда.
Следом за ней в подвал отправляется следующая подделка. И еще одна. И еще.
В конце это начинает напоминать игру. Джокер чувствует себя тем самым неудачником-ученым, который сумел создать нечто настолько прекрасное и уродливое одновременно, что невозможно это повторить.
Харли никогда не заканчиваются, он уже готов отрезать им головы и переставлять, чтобы добиться идеального совершенства, кромсать тела и сшивать по-новому, да только бесполезно.