Его пальцы скользят внутри нее, давят на стенку влагалища, задевают клитор, сильнее и чаще, заставляя Харли краснеть. Она все еще в обмороке, но тело ее куда более чуткое, чем разум. Оно знает, что ему хорошо. Просто прекрасно.
Трахать бесчувственную Харли все равно, что забавляться с ней, представляя ее мертвой. Есть в этом что-то бесконечно прекрасное. Ее тонкие руки, раскинутые по обеим сторонам стола, ее гибкое тело, подчиняющееся его движениям. Ее запрокинутая голова, с каждым толчком легко стукающаяся о столешницу.
Острый выступ беззащитного горла в кольце веревки, румянец на щеках, голубоватая жилка, рвущаяся из-под тонкой кожи. И губы, красные, налившиеся кровью. Такие только целовать, прикусывать, посасывая словно леденец.
Он кончает, задыхаясь, тормошит ее бездыханное тело, дает пощечины и кусает за плечо.
Ей должно быть больно. Она должна проснуться.
И она приходит в себя. Харли стонет, смотрит на него затуманенным взглядом, непонимающая, разгоряченная, где-то на грани между реальностью и оргазмом. Понимает, что происходит, где она и что с ней.
Хватается за веревку на шее, сама затягивая узел так, чтобы чувствовать это, но дышать. А потом резко насаживается на его уже обмякающий после оргазма член и вздрагивает. Теряет дыхание, всхлипывает и трясется от приступов наслаждения.
— Хорошая девочка, — Джокер гладит ее по спутанным волосам, пальцем проводит по губам прежде, чем попробовать ее рот на вкус — сладковато-горький, с еле уловимой кислинкой крови.
Она отлично знает, как доставить ему удовольствие. А потом и себе.
Они дышат в унисон, громко, рвано, она улыбается чокнутой улыбочкой, сверкает белыми острыми зубками, тянет свои руки к нему, чтобы схватиться. И больше не отпускать.
Джокер позволяет ей. Потому что лучше мертвой Харли, которую он обожает трахать, может быть только она, возрожденная заново.
========== Closet games ==========
Комментарий к Closet games
Еще одна маленькая зарисовочка в копилку. Блад-плей детектед)
— Харли, детка, ты где? — сладеньким голоском зовет ее Джокер. Кривляется нарочно, выделываясь, а в окровавленных пальцах поблескивает серебристой рыбкой небольшой ножик. Небольшой, но острый. И уже изрядно испачканный чужой кровью.
— Ха-а-а-арли, — тянет он эту нотку, а сам ухмыляется. Прячется в темноте коридора. Отступает назад и сливается с чернотой провала рядом. Вот теперь они как следует поиграют.
Это ее шкаф, и забит он доверху тряпками. От них и пахнет сладко-сладко, этими самыми духами, которые Джокер терпеть не может, но которые, признаться стыдно, ищет в толпе. Его бесит этот запах. И его же он может представить только на Харл. На ее белой сахарной шейке, закованной в золотистый ошейник. На ее тонких запястьях, вымазанных остатками белого грима. На одежде, которой полно в шкафу, и его сейчас задушит этими чертовыми тряпками.
Он уже даже руку поднимает со стиснутым в ней ножом, чтобы порезать их сверху-донизу, оставить только разноцветные ошметки синего-красного-золотого. Но нет, совсем не время.
Потому что он уже слышит шорох, а значит, крошка вышла погулять.
Она бродит по дому, такая маленькая без своих шпилек. В алой старомодной комбинации, которую шутливо обзывает выходным платьем шлюшки. Но оно ей так идет, что она может называть себя и свое отражение как угодно. Все равно оно божественно.
Босыми ногами шлепает по полу и вздрагивает от каждого скрипа. Оглядывается полными страха глазами, ярко-синими, широко-открытыми. Пятится назад и двигается вперед, словно в каком-то нерешительном танце. Тянет руки к запертым дверям, а потом одергивает.
Знает же, прекрасно представляет, что и кто может ее там ожидать.
Большой серый волк, или в его случае зеленый. Джокер приглаживает цветные волосы, желая выглядеть как можно привлекательнее.
Первая встреча как-никак.
А затем выскакивает из шкафа ей навстречу.
Харли, как положено, вскрикивает от неожиданности и застывает на месте.
Маленькая, сладенькая тыквочка, которую ему хочется съесть.
— Пирожочек, — шепчет она сдавленно. Хватается руками за грудь и пытается вздохнуть. — Ты меня напугал, — на дне синих глаз плещется облегчение вперемешку с остатками ужаса.
Нет-нет, еще рано.
— Напугал, значит? — Джокер скалится, показывая зубы. Они блестят не хуже ножа, острой сталью. Такой острой, что кожу прокусить ему все равно что плюнуть. — Ну что ты, тыковка, зачем мне тебя пугать… — он протягивает ей руку с открытой ладонью, показывая, что там ничего нет.
— Иди ко мне, — ему достаточно пальцем поманить, и Харли побежит следом. В этом вся она. Верная, храбрая, посаженная на невидимую цепь, обвившую шею. Хотя почему же невидимую? Ошейник с золотыми буквами —П У Д И Н Г — вполне себе реален. Каждый поймет теперь, чья она собственность и почему ее нельзя коснуться даже пальцем.
Харли подходит медленно и осторожно. Косится на вторую руку, заведенную за спину, наверное, подозревает, что нож именно в ней, но все же решается.
Вкладывает тонкие белые пальчики в его руку, такую же белую, выжженную химикатами, и Джокер смыкает хватку. Сильнее и еще, пока у Харли слезы на глазах не выступят.
Она молчит и терпит, даже пикнуть боится, а нижняя губа трясется, и в нее так и хочется впиться. Прикусить до крови и облизать ее, мягкую, соленую, теплую.
Играться с ее рукой ему надоедает, и Джокер притягивает Харли к себе, разворачивает и выставляет перед зеркальной поверхностью шкафа.
Зеркало пошло трещинами, и в темноте все кажется еще более жутким.
Белая кожа и полный страха взгляд, красная гладкая тряпка, обнимающая тело Харли. Ну и Джокер, почти слившийся с темнотой. Только лицо, кривое, расколотое трещинками и выщербинами, маячит за ее спиной. Темные волосы, поблескивающие зеленцой. И зубы острые, оскаленные, всего в паре сантиметров от обнаженной шеи.
— Ну, скажи мне, тыковка, — он гладит ее по плечу острием ножа. Пока гладит, но еле сдерживается, чтобы не нажать посильнее, чтобы кровь потекла. — Почему у тебя такие большие глаза?
— Потому что мне страшно, — лепечет она. Глаза закатила и часто дышит, а жилка на горле бешено пульсирует, манит к себе синевой. Впиться, укусить, выдрать и сожрать.
— А почему у тебя такая белая кожа? — продолжает играться он. Не станет рвать эту тряпку на кусочки, потому что самому нравится сочетание цветов — алый и белоснежный, так что подцепливает кончиком ножа лямку и аккуратно сбрасывает вниз.
Вместе со шлейкой ползет и красный шелк, слетает вниз, проходясь последним прикосновением, выставляя обнаженной одну грудь.
— П-п-потому что мне страшно, — ноет Харли, и голос дрожит, но на щеках уже расцветают лихорадочные пятна, и взгляд меняется. Страх уходит, остается кое-что поинтереснее. Остается ожидание. И самая капелька похоти, чтобы Джокер не заподозрил, что он не один тут играется.
— А почему у тебя… — нож вырисовывает на груди завитушки, оставляет легкие красные царапины, а затем режет. Быстро и глубоко, оставляя на коже рядом с плечом алую полоску. Всего пару сантиметров длиной. Но крови хватит. — Почему у тебя такая сладкая кровь? — он наклоняется, пробует на вкус кончиком языка. Причмокивает, наслаждаясь солью и железом.
— П-п-потому что я боюсь, — Харли закрывает глаза, и он еле успевает подхватить ее. Держит на весу, подхватив за талию одной рукой, а другой приглаживает волосы. Ножом приглаживает, самым лезвием. Слушая, как она вздыхает, понимая, что ей некуда бежать. Да ей и двинуться опасно — если дернется, он может перерезать ей яремную вену. Нечаянно. Или нарочно.
Ее кровь, и правда, сладкая. Букет из страха, боли и наслаждения. Но этого мало.