Например, изнасиловать ее, как тогда, в Аркхэме.
Харли отлично помнит их прикосновения, поэтому жмется к Джокеру, желая оказаться где-нибудь под его кожей. Только там ей будет тепло и спокойно.
Но Джокеру плевать, или это его бесит, потому что ее робкие пальцы он скидывает со своей руки, отмахивается и идет себе вперед, не обращая на нее никакого внимания.
Оканчивается эта чудовищная прогулка среди ядовитых испарений в одном из старых кабинетов, не до конца разгромленных вандалами.
Каталки сиротливо ютятся у дальней стены, а все остальное пространство занято битым стеклом, перевернутыми столами, обломками стульев, и здоровенной лампой.
— Давайте ее сюда, — закатывает рукава рубашки Джокер.
Харли не успевает вырваться, как ее уже тащат к столу, укладывают на него с бесцеременностью, будто она кусок мертвого мяса, и пристегивают к поручням.
— Так-так, — Джокер подкатывает ее стол, располагая точно под колпаком света, заставляя Харли слепо щуриться, чтобы словить его взгляд. — Что тут у нас? Тыковка, одна маленькая…
Он разговаривает сам с собой, натягивая на руки перчатки и шевеля пальцами в каком-то пугающем жесте.
— Маленькая, сладенькая тыковка, которую нужно разделать.
В его руках появляется нож. Небольшой и острый, сверкающий так ярко, что Харли кажется, он просто сияет. За головой Джокера тоже сейчас свой нимб, так что он совсем как безумный ангел. Только без крыльев. Зато с улыбкой, полной кинжально-острых зубов, готовых распотрошить ее, и ножом.
— У тебя замечательная кожа, куколка. Такая плотная, сильная, — Джокер расстегивает рубашку и обнажает ключицы, водит по ним острием, оставляя тонкие красные царапины. — Только вот она тут лишняя.
— Нет, нет, пожалуйста, не надо, — первый порез отзывается болью, и Харли заходится от крика. — Мистер Джей, не надо!
— Не надо? — совершенно искренне удивляется тот. Как будто это нормально — разрезать девушек пополам, потому что внутри они вкуснее, чем снаружи. — Харли, тыковка, ты же так хотела, чтобы я взял тебя с собой. Ты же знаешь, почему я взял?
Она отрицательно мотает головой, а над нею уже склоняются другие лица. У одного из мужчин в руках кожаный ремень, и он протягивает его Джокеру.
— Я взял, потому что мне показалось, что я увидел тебя настоящую. Вот умора, да? — Джокер заходится хохотом, продолжая расцарапывать острым кончиком ножа ее шею. — Только она еще не здесь. А внутри, — нажим усиливается, и на коже выступают капли крови. — Ты как куколка бабочки, шмяк-шмяк. Маленькая и уродливая до жути. А я хочу тебя другую. Я хочу Харли Квинн. Мою настоящую тыковку.
От боли на глаза слезы наворачиваются, но Харли терпит все. Она закусывает губы и молча кивает. Потому что она уже согласна. С того самого момента, когда принесла пулемет в своей сумке.
И если он скажет ей, что вся боль на свете этого стоит, стоит любви Джокера, то она выдержит.
Он вкладывает ей ремень в зубы, проходится пальцем по искусанным губам, нежно и ласково, а потом берется за электроды, прикладывая к ее голове.
Под глазами что-то вспыхивает и гаснет, вместе с сознанием, вместе с обрывками мыслей.
— Держись, держись, моя тыковка, — Джокер бьет ее по щекам, приводя в чувство. — Разве тебе не нравится?
Харли еще помнит его после таких электрошоковых терапий. И его нервный тик, и окровавленные десны. И надрывистый смех, хриплый и кашляющий. Она сейчас точно такая же.
Разодранная в клочья и все без помощи ножей.
Джокер вскрывает ее изнутри, прожаривая мозги.
Воспоминания дрожат и наслаиваются друг на друга, превращаясь в голоса, которые кричат-вопят-стонут-смеются, и все они точь-в-точь как Джокер. Она слышит его даже в своей голове.
— Мало-мало-мало, — Джокер раздосадованно качает головой, — ты слишком крепкая. Добавим-ка мы тебе еще. Са-а-амую крошечку.
Ручка аппарата щелкает, застывая на максимальной отметке.
— А теперь посмотрим, какая ты на самом деле, — он скалит зубы и подмигивает Харли, как раз перед тем, как на глаза падает плотная пелена тьмы и покоя.
***
Теперь она может видеть его настоящего. Джокер не больше и не меньше, чем божество. От него тянет болью и кровью, и этот запах Харли теперь может учуять за милю. Облако меди и ярости окружает его и возвышает над остальным миром.
— Добро пожаловать, тыковка, — он отвязывает кожаные ремни, намертво пристегнувшие ее к каталке. Ремни в крови, а под ними свежие ссадины. Наверное, она поранилась во время шока, но этого Харли больше не помнит. И боли она тоже не чувствует.
Что такое боль? Ничто, рядом с ее мистером Джеем.
Он помогает ей подняться, и она кривится, пытаясь вспомнить, как сюда попала. Кажется… Но в голове слишком мало мыслей, и те спутанные. Они что-то бормочут о пистолетах и погоне.
И о том, что теперь они вместе. Наконец.
— Мой пирожочек, — выплывает из клубка воспоминаний одно. Он ее самый сладкий пирожочек, и это прозвище его не раздражает.
— Да, тыковка, — его рука замыкается на запястье Харли и тащит за собой.
— Видишь? — он подтаскивает ее к самому парапету, под которым пустота и чаны с кислотой, источающие чудесный запах яда. — Вот оно. Да-да-да, оно самое. Ты же хочешь быть со мной всегда?
— Конечно, — Харли согласна на все. Этот жуткий пейзаж, состоящий из ржавых останков и бурлящих озер токсинов, возбуждает ее. Он так подходит Джокеру, именно таким и должен быть его личный мирок. Старый как само время. И вгрызающийся в него, пожирая.
— И ты на все готова? Даже умереть?
Почему-то даже смерть кажется полным пустяком. Особенно сейчас, когда Харли помнит поцелуй Джокера. Это та вещь, за которую ничего не жалко.
— Да, — серьезно кивает она, а пальцы судорожно дергаются. Как будто ей очень нужно до него дотронуться. Хотя это все электрошок. Из-за него во рту полно соли от прокушенной губы. И язык как немой. — Да! — повторяет она, на всякий случай, вдруг он не услышал.
— Агррх, — для Джокера это все скучно. — Нет, все не так, не так, не так… Ты так легко соглашаешься, будто у тебя мозгов больше не осталось, — он хмурится, как будто ему не нравится такой ответ. — Подумай хорошенько. Ты согласна жить ради меня? Только. Ради. Меня.
В этом нет ничего ужасного. Жить ради своего божества?
Харли кивает, а затем отступает назад, оказываясь на самом краешке, уже чувствуя под пятками пустоту. Она балансирует на самой грани, ожидая его решения. Она с легкостью сделает все, что он прикажет. Но Джокер ждет.
Он смотрит на нее, а в глазах пляшет темнота напополам с зеленцой, той самой, что кипит сейчас внизу, расползаясь ядовитым дымом в чане.
Она должна решить все сама.
Хотя Харли уже все решила.
Она откидывается назад, напрягая тело, и в ушах гудит воздух, а затем ее облепливает яд, заливаясь в уши, ноздри и рот. Она тонет в нем, опускаясь на дно чана, и в голове бьется только одна мысль, последняя из тех, что остаются ясными все время — я сделала это для тебя. Видишь, я готова на все.
Джокер приходит за нею. Он падает следом, и первое, что чувствует Харли, переродившись, это его поцелуй. Он отдает ей свой воздух, перегоняя из своего горла в ее, заполненное странной кислотой. Он сжимает ее с такой силой, словно собрался раздавить в своих руках.
Жидкость стекает с его белого лица, белого как лист бумаги и такого же чистого от прочих эмоций. Теперь остаются только он и она.