— Эй, глупая женщина, чего раскаркалась, как ворона? Замолчи, или я убью тебя!
— Он убьет меня, — с язвительной усмешкой сказала женщина. — Пропойца! Черное пятно позора! Лучше б твоя кожа превратилась в мешок, наполненный костями, чем на мизинце моего сына сломался ноготь!
— Я муж тебе или кто? — закричал Доного.
— Ты гяур, а не муж. Я сама зарежу тебя, как жертвенного барана, и буду смазывать твоим салом сапоги своего сына, — пригрозила взбешенная жена.
Доного, сощурив глаза, посмотрел на супругу, которая была на голову выше его и сильнее физически. Решив, что сейчас с нею шутки плохи, он спросил:
— Где мой сын?
— Ты не достоин называться его отцом, — грубо ответила женщина.
— Это я не достоин? Родной отец? А кто же тогда достоин? Да он же весь в меня. Клянусь аллахом, из него получится прекрасный акробат, если он научился танцевать лезгинку на канате.
— Хватит с нас одного шута, дьявол бы тебя удавил канатом…
Не обращая внимания на слова жены, Доного продолжал:
— Мой Шамиль — лучший бегун и пловец. Его как непревзойденного джигита знают все койсубулинцы. Никто в Гимрах так ловко не владеет кинжалом и не стреляет так метко в цель.
В это время в дверях показалась Патимат. Услышав слова отца, она сказала:
— Ты не любишь Шамиля.
— Нет, я люблю его больше вас всех.
— Если бы любил, не напился бы, а еще клятву давал ему, что не будешь пить.
— Давал, давал, но пришлось нарушить.
— А он из-за тебя бросился с…
— Да он лучший прыгун в селении, — не дав договорить дочери, продолжал Доного.
— Уйди, не разговаривай с ним! — крикнула Баху.
Когда девочка вышла, Баху схватила валявшийся у порога рваный чарык и запустила им в голову мужа.
— Блудница! — заревел Доного. Он попытался было встать на ноги, но, покачнувшись, снова упал на тулуп. — Ах ты поганая змея, я вырву твой ядовитый язык! — Ползая на четвереньках, он стал шарить вокруг себя. Наконец нащупал кинжал. Взявшись за рукоятку, хотел было оголить лезвие.
Баху, подойдя к нему, вырвала оружие. Доного вцепился в ногу жены. Женщина свалила его навзничь.
— Ах ты кобыла!
— Вот тебе и кобыла, одним взмахом хвоста сбросила такого вонючего седока, как ты, — язвительно процедила Баху.
Хлопнув дверью, она вышла из комнаты…
Проснулся Доного поздно. Приподняв голову, оглядел комнату.
Возле окна сидела дочь. Раскачивая глиняную миску из стороны в сторону, она сбивала масло.
— Патимат, почему не разбудила к утренней молитве? — спросил он.
— Мама не велела будить, сказала: «Пусть аллах пошлет ему непробудный сон!»
Доного пробормотал что-то невнятное, почесал затылок и вновь опустился на подушку. Глядя на бревенчатый пожелтевший потолок, он стал вспоминать все, что произошло с ним вчера. Через некоторое время он вновь приподнялся, сел, опять обратился к девочке:
— Где моя одежда?
— Какая одежда? Ты вернулся из Шуры в чужой вшивой рвани. Мы выбросили все во, двор.
— Шамиля нет дома?
Патимат не ответила.
Доного, строго посмотрев на дочь, повторил вопрос.
— Нет его, он из-за тебя прыгнул с балкона, сломал руку.
Глава семьи побагровел, виновато мигая, переспросил:
— Сломал руку?
— Да, сломал. Еще он хотел броситься в пропасть, но, к счастью, Магомед с тетушкой Меседу удержали. Брат сказал маме, что больше, никогда не вернется в наш дом. — Видя растерянность отца, Патимат помолчала немного и добавила: — Из-за тебя, потому что вчера над тобой смеялся весь аул, даже дети. Неужели ты ничего не помнишь?
Доного молча встал, зашел в кунацкую. Там на деревянных гвоздях, вбитых в стену, висела праздничная одежда. Приодевшись, он направился к двери и столкнулся лицом к лицу с Магомедом.
— Асаламалейкум, Доного!
— Ваалейкум салам! Заходи, сын мой.
— Как здоровье, самочувствие? — спросил гость.
— Здоровье неплохое — бог милует. Самочувствие неважное. Какие новости у тебя, Магомед?
— Нет особых. Собираешься уходить?
— На мельницу хотел пойти — к тестю.
— Не ходи, я только что оттуда.
— Что случилось, как он там?
— О случившемся тебе, наверное, известно, чувствует он себя плохо, жар был, бредил ночью, к утру пришел в сознание.
— Вот дурак, неужели из-за того, что я выпил, надо убивать себя… — В голосе Доного чувствовались тревога и волнение.