— Поистине это дело рук хунзахцев, — сказал Шамиль, обращаясь к Юнусу.
— Я тоже думаю, что старая ханша, кроме собственных ног, ничего не унесла, — согласился казначей и, разводя руками, спросил: — Что же теперь нам делать?
— Сейчас увидишь, что надо делать, — ответил Шамиль, поднимаясь на высокую крышу дома. Подойдя к самому краю, он приложил руки ко рту и закричал во весь голос: — Внимание! Слушайте приказ мюршида — почтенного Гамзат-бека! Он распорядитель ханских владений, имущества и ценностей, которые оказались разграбленными вами. Приказываю тем, кто это сделал, все, вплоть до деревянной ложки, возвратить, положить на то место, откуда было взято. Иначе придут те, кому поручено произвести опись, и заберут все вместе с вашими пожитками. Даем срок до полудня.
Жители Хунзаха, на всякий случай понадежнее попрятав свое добро, стали приносить и привозить все, что ими было взято.
Погрузив ханское добро на восемь арб, Шамиль велел везти его в Гоцатль.
В это время в лагере Гамзата заседал совет. Большинство собравшихся посоветовало мюршиду поселиться в диван-хане. Гамзат согласился и в окружении советников и телохранителей направился к Хунзаху как раз в то время, когда скрипучие двухколесные арбы в сопровождении охраны заворачивали к спуску.
Гамзат-бек вернул арбы с добром в ханский дом и сам въехал в него хозяином.
Через день хунзахцы увидели странную женщину с распущенными волосами, в длинном черном платье, изорванном на груди, которая, словно подхваченная бурей, летела к Хунзаху со стороны Гинчука. За ней бежал мужчина в черной черкеске с белыми погонами, в невысокой серой каракулевой шапке. Казалось, женщина на крыльях отчаяния хотела скрыться от погони. Тяжело дыша открытым ртом, она шаталась от усталости, когда поднималась по каменной улочке к дому. Человек, бежавший за ней, догнал ее только тогда, когда она обеими кулаками стала колотить в запертые ворота.
Стражник распахнул створку и в испуге отпрянул от страшной женщины, проскочившей мимо. Она встала посреди двора, окинула бессмысленным, блуждающим взглядом строения и вдруг, вцепившись в собственные седеющие пряди волос, издала душераздирающий крик отчаяния.
Все плоские крыши Хунзаха усеял народ. Высыпали во двор нукеры, телохранители и мюриды Гамзата. Только сам мюршид не появился. Стоя за маленьким оконцем одной из комнат, он слушал и следил за происходящим во дворе.
Некоторое время женщина стояла молча, пристально вглядываясь в лица людей, собиравшихся вокруг нее. Молчал, понурив голову, и человек в черкеске с белыми погонами, стоя рядом с ней.
— Ханша Паху-бике, — шепотом произносили люди, словно боялись нарушить тишину, воцарившуюся в тысячной толпе.
Нарушила тишину сама ханша. Черные глаза ее сверкнули гневом. Бледные губы искривились в злобной усмешке. Подняв руки со сжатыми кулаками, она, словно тигрица, приготовившаяся к последней схватке, глухо закричала:
— О вшивый чанка! Да будет трижды проклята волчица, вскормившая тебя! Да захлебнешься ты кровью моих сыновей! Да подавишься ты куском, съеденным в этом доме! Пусть подушки наши превратятся в пламя под головой твоей! Пусть постель острием кинжала пронзает твои бока! Пусть одеяла могильной насыпью сдавливают твою душу!
Несколько нукеров, подбежав, схватили ее. Стоящий рядом человек в черкеске с белыми погонами выхватил шашку, но на него накинулись сзади двое и, скрутив руки, увели. Потащили и сопротивляющуюся ханшу.
— О великий аллах! Внемли моим проклятиям! Ниспошли жестокую кару! — кричала она, тщетно пытаясь вырваться из рук воинов Гамзата.
В ту же ночь, когда жители Хунзаха погрузились в беспокойный сон, люди Гамзата подкрались к арестованным — ханше Паху-бике и ее родственнику по мужу, полковнику царской службы Сурхай-беку. Зажав им рты, там же, в конюшне, отсекли головы этим двум жертвам шариата.
Только темная ночь, умеющая хранить тайны, была немой свидетельницей их похорон в безвестных могилах.
Слух о кровавой расправе Гамзата с ханским семейством быстро разнесся по всему Дагестану. Злоба и возмущение охватили сердца потомственных владетелей страны гор. Зароптали и те общества, которые придерживались политики невмешательства.