— Еду в Чалда по делу, — и тронул коня. Не признаваться же при всем народе, что он, старый Мугад, не нашел в себе сил дождаться сына или вести о нем, поехал, как за маленьким, словно Юнус — лучше всех, а Мугад — самый любящий отец…
— Когда возвратишься? — хитро скосив глаза, спросил Юнус.
— Завтра.
Юнус, конечно, догадывался, что никаких дел в Чалда у отца не может быть. Просто аул этот стоял на высоком обрыве над дорогой, откуда начинался подъем к Хунзахскому плато.
Время было летнее. Имам Гази-Магомед после поражения под Хунзахом, возвратившись в Гимры, предался молитвам. Иногда он появлялся то в том, то в этом ауле Койсубу и других общин вместе со своим другом Шамилем или старым шейхом ярагским, который с неменьшей активностью, чем прежде, выступал с проповедями.
Новообращенный мусульманин Мардахай, явившись в Тарки, сразу же отправился на молебен в мечеть, чем поразил сначала всех тарковских торгашей-кумыков, затем весь еврейский магал.
С правоверными города дело обошлось куда проще, чем с соплеменниками. Служители мечети — мулла, дибир, мудун, муэдзин — даже пожали ему руку и поздравили его, когда он показал бумагу о своем обращении в мусульманство, подписанную ашильтинским кадием. А в родном магале соплеменники подняли крик. Сначала в дом Мардахая сбежались соседи, потом родственники, за ними все, кому не лень.
Хлопая себя по бедрам, ударяя кулаками по лбу и груди, они требовали от Мардахая немедленного переобращения в веру предков. Родственницы, упрекая его, проливали слезы. Наконец староста магала предложил Мардахаю пойти с ним к раввину. Мардахай отказался. Тогда раввин сам пришел к нему. Вспоминая всех святых, царей и посланников, описывая страдания великого народа, изгнанного из Иерусалима и других городов древней Иудеи, раввин сначала по-доброму, затем угрозами пытался сломить волю отступника.
Но Мардахай, к собственному удивлению, на сей раз оказался непоколебимым. Раввин, в сердцах плюнув на свои башмаки, удалился.
Но родственники не унимались. Они всячески старались воздействовать на родича — правда, безуспешно. Тогда и они, как раввин, начали ругать его. Одна только дочь Мазай молчаливо наблюдала за сценами, происходившими в доме.
— О Мардахай, назови то место, где ты оставил совесть! — вопила сестра, приехавшая из Дербента.
— А что, ты хочешь подобрать ее, своей не хватает? — с ехидной усмешкой спрашивал Мардахай.
— Ты, старый дурак, покрыл позором весь наш род. Эти вшивые горцы будут использовать тебя вместо ишака! — вопила Гульбахор.
— Ты сама ишачка! Кто дал тебе право оскорблять охранника казны имама?
— О добрые люди, посмотрите на этого помешанного! Он говорит, что имам доверил ему свою казну. И это сыплется из беззубых уст человека, который даже в молодости не цеплял на пояс деревянный кинжал.
— Слушай, Гульбахор, кому ты рассказываешь? Разве мы не знаем, на что способен Мардахай? — кричали в ответ соседки.
— Нет, вы только взгляните на этого мюрида! Ха-ха-ха! — смеялась сестра.
Бедный Мардахай, будучи не в силах справиться с шумной стаей соплеменниц, сел на пол, утирая слезы.
Тут Мазай не выдержала. Вскинув голову, упершись кулаками в бока и дерзко сверкнув глазами, она закричала:
— Вон отсюда! Уходите все! Мой отец хорошо сделал, Мардахай герой! Он теперь в ваших советах не нуждается!
— Вай! Вай! — завопила Гульбахор. — И эта разбойница туда же.
— А ты, тетушка, помолчи, это тебе не дербентский базар. Ишь ты, приехала распоряжаться моим отцом! А почему не позаботилась о его дочери-сироте, когда она прибегала к тебе? Небось жалко стало куска хлеба, отправила опять сюда. И вы, соседи, освобождайте дом, вас тоже я узнала в трудные дни.
— Вы только послушайте, люди, язык у нее как у блудницы! — закричала Гульбахор.
— Это я блудница? — Мазай кинулась на тетку и вцепилась ей в волосы.
Мардахай бросился разнимать их.
Ловко работая руками и ногами, взбешенная Мазай вытолкала всех из комнаты и, плюнув вслед, захлопнула дверь.
— Не бойся, отец, — сказала она, обнимая старика, — пусть еще кто-нибудь попробует обидеть тебя. Все это получилось из-за меня, тебе, наверное, досталось. Смалодушничала я вначале, убежала, а потом искала, хотела пойти, но никто не знал, в какую сторону тебя увели. Сколько слез пролила в одиночестве. Никто не приютил, не приласкал меня. Подруги и ребята из хороших семей перестали меня замечать, считая безродной сиротой. Теперь ни за что не покину тебя, пойду за тобой всюду и никому не дам в обиду.