В этой же лощине прятался совсем юный мюрид, который, сделав из сакли такой же удачный прыжок через штыки вслед за Шамилем, все время бежал за ним, и только в последний миг, когда Шамиль встретился с солдатом, юноша метнулся к лощине и там затаился в зарослях шиповника. Это был гимринский муэдзин.
Когда стемнело, услышал муэдзин стоны и подполз к раненому.
— Шамиль! Ты жив?
Шамиль узнал юношу.
— А, Ризван… Нас никто не преследует?
— Слава аллаху, нет.
— И все-таки тебе лучше уходить.
— А как же ты?
— Обо мне заботиться не надо, я уже мертвец, — едва шевеля губами, сказал Шамиль.
— Пока будешь дышать, я не уйду.
Шамиль хотел повернуться на спину. Корчась от боли, закашлял, изо рта потекла кровь.
— Пить…
Ризван на корточках сполз к речушке, зачерпнул папахой воду. Сделав несколько глотков, Шамиль откинулся, вновь закрыл глаза.
Ризван спустился в ущелье, под скалой нашел нору, в которой прятались пастухи во время дождя, вымел ее пучком сломанных ветвей кустарника и вновь вернулся к раненому.
— Шамиль, здесь оставаться опасно, там внизу есть убежище, я потащу тебя туда.
— Не трогай, не могу шелохнуться.
— Я осторожно…
Ризван снял с себя черкеску, подложил ее под раненого и волоком потащил.
Шамиль, видно, потерял сознание, он не реагировал на толчки.
С трудом удалось Ризвану втащить его в нору. Сделав дело, молодой человек облегченно вздохнул, сел у входа, вытер пот со лба рукавом рубахи.
Предвечернюю тишину никто не нарушал. Только речные лягушки издавали печальные звуки.
— Пить, — попросил Шамиль, придя в сознание.
Снова сполз к реке Ризван, зачерпнул папахой воду, снова поднес раненому. Когда стало совсем темно, Ризван вполз в нору, лег рядом с Шамилем и всю ночь не смыкал глаз. Он читал предсмертную молитву над умирающим.
Под утро Шамиль утих, но не охладел. Наоборот, голова его стала горячей. Парень, устало прикрыв глаза, уснул. Когда проснулся, солнце уже стояло высоко. Прежнее спокойствие царило в ущелье. Шамиль спал.
«Что там делается, наверху?» — подумал Ризван. Ему захотелось есть. Он поднялся, напился воды. От этого есть захотелось еще сильнее. Идти к аулу опасно. Может быть, в нем еще сидят гяуры… Навряд ли, что им делать в пустом разрушенном селении? Отсвет их костров не зажигал неба ночью, и шума не было. Где же тогда люди?
«Непременно поднимусь, как только стемнеет, — решил муэдзин. — Бедная мать, наверное, оплакивает меня, как оплакивают многие женщины Гимры павших сыновей, мужей, отцов и братьев. Их души теперь блаженствуют в чертогах рая… Почему же тогда близкие рыдают об усопших, вместо того чтобы радоваться их избавлению от тягот земных?.. Вот и его будет горько оплакивать Баху, все лицо издерет до крови, — думал Ризван, глядя на Шамиля. — А может быть, он еще выживет, крепкий ведь какой, сильный и ловкий, как лев. Если бы не он, летала бы и моя душа в небесах». Ризван опять посмотрел с благодарностью на раненого и решил помолиться за него.
Как только стемнело, голодный, дрожа от холода, пошел он вверх к Гимрам. На окраине селения остановился. Темно и тихо было в ауле. Повернулся, глянул на возвышенность — темно было и там.
«Значит, ушли враги», — решил Ризван. Медленно побрел он к саклям. В переулке мелькнула чья-то тень.
— Эй, ты кто?
— А ты кто?
— Я Ризван, здешний муэдзин.
— А я Сабит, местный чауш. Ты живой?
— Как видишь. Люди не вернулись?
— Вернулись немногие.
— А семья Доного?
— Остались в Ашильте, казначей имама Юнус приютил их у себя.
— Он жив?
— Да, он отошел с Гамзат-беком, Ахвердиль-Магомой, Кебедом и другими к западу, а нас оттеснили вниз… Но как же ты уцелел? Говорят, что все, кто был с имамом, погибли, и сын Доного тоже.
— Шамиль еще жив, он в тяжелом состоянии, надо сообщить его родителям.
— Они не сомневаются в том, что он убит, оплакивают.
— Как же теперь быть?
— А где Шамиль?
— Там, в ущелье, в норе.
— Ты, Ризван, пойди лучше к Пирбудагу — деду, он ведь ко всему и лекарь.
— Пойду, но прежде хочу узнать, мать моя вернулась или нет?
— Вернулась, иди обрадуй.
Словно на крыльях полетел Ризван к дому. Во дворе и в сакле было темно. Он распахнул дверь.
— Кто там? — спросил тихий женский голос.
— Это я, мама.
— Боже! Неужели ты жив, или с неба спустился? — радостно воскликнула женщина, кинувшись к сыну. Не видя ничего в темноте, она дрожащими руками ощупывала его руки, шею, лицо. — Ризван, соколик мой, клянусь, как только настанет день, зарежу барана, пожертвую бедным — приговаривала она.