Преследуя хунзахцев верхней дорогой, Шамиль заметил большой отряд, идущий со стороны Гоцатля. Это Гамзат-бек вел своих воинов.
— Сам аллах поторопил тебя в нашу сторону, а я с утра послал гонца за тобой, — сказал имам.
Шамиль рассказал ему о встрече с Абу-Нуцал-ханом.
— Вот и хорошо, наши пути совпали, мы идем на Хунзах, — сообщил Гамзат-бек.
Успев проскочить мимо Гамзата, Абу-Нуцал вернулся домой и начал спешно укреплять подступы к Хунзаху.
Имам со своими войсками, подойдя к аулу, расположился на равнине, возле речки Тобот. Он стал истреблять спелые хлеба и палить скошенные травы. Видя, что хунзахцы не реагируют на его действия, Гамзат направил к ним представителей во главе с Кебед-Магомой телетлинским.
Посланцев впустили в селение. К ним вышла ханша Паху-бике:
— Что угодно от нас вашему Гамзату? — спросила она.
Кебед-Магома, выступив вперед, ответил:
— Имам Гамзат-бек, да возвеличит его аллах, требует от хунзахцев признания шариата и отречения от присяги, данной русскому царю.
— Возвращайтесь к тому, кто вас прислал, и скажите, что мы подумаем, решим и пришлем своих представителей, — ответила ханша.
На другой день ее представители, опять, как и прежде, во главе с муллой Нуром, явились к Гамзату…
Гамзат-бек вышел из шатра, стал перед посланцами ханши в окружении свиты. Степенный мулла Нур, пригладив длинную бороду, начал спокойно излагать доводы ханши:
— Наша госпожа Паху-бике как истинная мусульманка не против установления шариата в подвластных ей селениях. Начинать можете с Хунзаха. Пришлите своего ученого, и мы охотно исполним все его требования. Что же касается подчинения тебе, оно может быть полным, ибо испокон веку ханы Хунзаха привыкли повелевать. Нарушить присягу, данную русскому царю, молодой хан Абу-Нуцал не может, ибо люди совести клянутся один раз, но Абу-Нуцал дает обещание не содействовать армии царя, если она будет воевать с воинами Гамзата.
— Хорошо, — сказал Гамзат-бек, выслушав муллу Нура. — Мы отправим в Хунзах ученого для установления шариата, но с условием, что Паху-бике отдаст нам своего младшего сына Булач-хана.
Когда вернулся мулла Нур и сообщил об условиях Гамзата, ханша заметалась, как волчица, загнанная в кошару. Ее младшему сыну исполнилось только восемь лет. Эта сильная, властная женщина теряла самообладание. Ломая руки, посылала проклятия наглому чанка.
— Чует мое сердце беду, — говорила она.
— Госпожа, успокойся, аллах милостив, они ведь тоже мусульмане, неужели осмелятся причинить вред ребенку, — говорил мулла Нур, утешая ханшу.
— Отнять дорогое дитя! У кого? За что? И когда будет конец моим черным дням? Нет, пусть лучше вырвут сердце мое, но сына не отдам! — закричала она, прижимая к груди мальчика.
Тогда к Паху-бике подошел двоюродный брат покойного хана, полковник царской службы Сурхай-бек.
— Сестра моя, — сказал он, — мальчик не должен быть свидетелем проявлений твоей слабости, отпусти его, пусть он уйдет, а мы поговорим, как лучше сделать.
Старший Абу-Нуцал взял младшего брата за руку и, выводя его из комнаты, шепнул:
— Будь мужчиной, никого не бойся, пока я жив.
В доме собрались все ученые и почетные жители Хунзаха. Паху-бике вышла к ним вся в черном. Ее бледное лицо резко выделялось на темном фоне платка.
В величественной позе долго стояла она молчаливо. Молчали и хунзахцы.
— Люди, что будем делать? — наконец спросила она.
— Мы послушно исполним все, что ты скажешь, госпожа, — ответил один из узденей.
— Хорошо, ради вас — покорных и преданных, во имя мира я оторву от сердца своего младшего сына. Пусть будет пленником во имя сохранения многих жизней, — решительно сказала Паху-бике.
Люди ушли, а ханша, удалившись в свои покои, долго плакала в одиночестве. Никто не утешил ее словами надежды. Поздно ночью вышла она с маленькой лампой в руках. Неслышно ступая, прошла в комнату, где спал младший сын. Села у изголовья, склонилась над ним, безмятежно спящим. Так просидела она до рассвета.
Эта страшная ночь показалась ей короткой. Хотелось, чтобы тянулась она бесконечно. Мрак рассеивался и дарил ей свет, а свет таил в себе тьму неизвестности и безутешную печаль.
— Мой сын, проснись, — ласково шепнула она, касаясь губами уха мальчика, когда услышала шум пробуждающегося дома.
— Мама, это ты? — радостно улыбаясь, спросил мальчик.
Широко раскрыв большие серые глаза, он глянул на мать и снова сомкнул отяжеленные сном веки.