— Но ты знаешь, что в вопросах ученья твой товарищ всегда шел наперекор желанию родителей. Считал и считаю недопустимым предаваться лени в течение долгой зимы. С начала посевных до окончания уборочных работ мы всегда бывали дома. И на этот раз, если бы не приболела мама, несмотря на декабрь, я последовал бы за тобой в Кюринский вилает[3].
— Успеешь побывать там, поучиться и у шейха[4] ярагского. Один арабский мудрец сказал: «Жизнь от колыбели до могилы есть наука».
— А все-таки жаль, пропал год из-за араканского пьяницы, — сказал Шамиль.
— Напрасно погорячился. Саид-кадий мог тебе дать кое-что. Он тоже окончил высшую духовную семинарию в Стамбуле и считается неплохим знатоком права.
— Быть может, он хороший законник, но мусульманин плохой. Нельзя уважать человека, который проповедует то, чего не придерживается сам.
— Ты прав, Шамиль. Помню, еще в Унцукуле, до переезда нашего в Гимры, покойный отец говорил: «Для Саид-кадия араканского первым законодателем является не посланник бога, а тот, в чьих руках власть и деньги».
— Прав был твой родитель. Презренный араканский улем[5] не может сравниться ни в чем с почтенным устадом[6] Джамалуддином-Гусейном казикумухским, да продлит аллах течение его дней.
— Несомненно, Джамалуддин-эфенди[7] является одним из выдающихся ученых в Дагестане, — согласился Магомед и продолжил: — Его отец, Сеид-Гусейн, тоже был видным ученым. Грамоте обучался у местного муллы, брал уроки у шейха Ярагского, учился в Тегеранском медресе, высшую духовную семинарию окончил в Стамбуле. Он в совершенстве владеет персидским, турецким, азербайджанским и многими местными языками.
— Наш бывший учитель славится не только большими знаниями, но и родословной, — поддержал друга Шамиль. — Один казикумухец говорил, что род его уходит корнями в глубь веков, беря начало от династии корейшидов, Фатимы — дочери основоположника ислама.
— Мне сам устад рассказывал о том, что его пращур явился в горы из жарких пустынь Аравии вместе с победоносным войском Абу-Муслима и был назначен в Кази-Кумухе шахом магала[8].
— Значит, недаром Сурхай-хан выделял этому роду пятую часть добычи после набегов на Грузию?
— Не только он, даже Аслан-бек, ставленник проклятого Ярмула[9], пожаловал Джамалуддину три больших селения в Казикумухском ханстве и назначил его везиром[10] своей канцелярии. Правда, их взаимоотношения за последнее время испортились.
— Из-за чего? — спросил Шамиль.
— Причина тому — ярагский шейх.
— Недаром устад казикумухский настаивал пройти курс богословия у шейха в Яраге, — заметил Шамиль.
— Потому что светлейший является единственным в Дагестане знатоком тариката[11]. Сам устад, даже будучи ханским везиром, брал у него уроки.
— Выходит, светлейший шейх как ученый стоит выше почтенного устада? — рассуждал Шамиль.
— По знанию тариката и духовному сану — да.
— Простить себе не могу, что из-за араканского лицемера потерял год, — сказал Шамиль и продолжал раздраженно: — Он каждый день являлся в мою келью пьяным. Пил вино, идя в Джума-мечеть в пятничный день. Противно было смотреть, когда этот дьявол с багровым носом, со взором, затуманенным от хмельного питья, касаясь нечистыми перстами лучших уложений величайшего из пророков, начинал учить. Однажды, не выдержав, я спросил его: «Почтенный муалим[12], соблюдаешь ли ты сам все догмы мусульманской религии?» — «Да!» — решительно ответил Саид-кадий. «Неправда», — сказал я. Удивленный педагог уставился на меня стеклянными глазами. Тогда я начал говорить: «Будучи кадием, нельзя нарушать одно из основных требований священного писания». Он догадался, о чем идет речь. Вместо ответа протянул руку к книгам, лежащим на полке. Взял том Аш-Шафии, раскрыл страницу, ткнул пальцем на строки и положил передо мной. Прочтя то место, где было сказано, что мусульманину дозволено употреблять напитки, но не уточнено, какие именно, ибо мог иметься в виду безалкогольный шербет, я взял Коран, написанный Меликом-Ибн-Ансаром, «Муватта», и показал ему то место, где было ясно сказано: «Мусульманину употребление дымов и напитков, вызывающих помутнение сознания, запрещается».
— Что ответил кадий на это?
— Он стал уверять меня в том, что сам пророк Мухаммед Коран не писал, мол, это сделали его последователи и преемники. Утверждал, что позднее, переписывая Коран, халифы[13] мусульманских вилаетов, а также главы суннитского и шиитского[14] толков, вносили изменения и поправки и таким образом изменили первоначальный текст. Тогда я с возмущением заметил: «Если доверить откровения, продиктованные аллахом своему посланнику, таким, как ты, учителям, можно дождаться искажения всех истин, с признанием идолопоклонства, пьянства и разврата». И тут же поднялся, покинул келью и в тот же день уехал из Араканы.
9