— Скорее — желание прибрать себе то, что делает счастливым других.
— Пусть так. В конце концов, нашими правителями часто движут схожие причины. В силах ли армия вашего короля победить армию Людовика?
— Так же уверенно, как луна затмевает ночью солнце.
Это не требовало комментариев. Вот и д’Артаньян, в свою очередь, довольствовался вздохом.
— Но еще остается последняя надежда помешать ордам селенитов обрушиться на поля Франции, — вполголоса сказал Сирано, внезапно переходя на заговорщический тон.
— Вот тут-то, несомненно, и появляюсь я, — догадался д’Артаньян.
— И никто иной кроме вас, мой друг. А теперь позвольте мне описать вам стратагему, призванную все решить…
Не прошло и часа, как Лунному королю доложили, что Шарль де Батц-Кастельмор, капитан-лейтенант мушкетеров короля Франции (с Земли), испрашивает аудиенции.
— Пусть войдет, и без промедления! — повелел монарх.
И д’Артаньян с высокомерным видом зашагал посреди замолкшей ассамблеи по бесконечной, инкрустированной хрустальными крупицами ковровой дорожке, ведущей к трону. За тем, как он идет, следили тысячи пар глаз. Но лишь взгляд короля завладел вниманием бывшего кадета из Гаскони — две умирающие звезды, мечущие в него свои ледяные огни, ибо лучи их проникали в самое сердце и грозили заморозить душу. Тот, кто терял себя в этом взгляде, обречен был плутать в безмолвных глубинах бесконечного космоса, которого так боялся Блез Паскаль, — по крайней мере, именно так почувствовал себя под ним Шарль де Батц-Кастельмор, и потому ухитрился чуть отвернуть голову, стараясь при этом не выказать чересчур демонстративного безразличия, чтобы не совершить ненароком преступления «lèse-majesté»[10].
Наконец, завершив путь, казалось, отнявший часы, он застыл перед украшенным драгоценностями помостом, где надменно восседал король, чье имя следовало высвистывать. Этот последний вновь заговорил:
— Итак, сударь, чем я обязан чести вашего присутствия?
— В конечном итоге — убийственной меткости голландского стрелка, — ответил д’Артаньян, наклоняясь, чтобы показать дыру в середине лба. — Но если бы и не это роковое обстоятельство, я бы пустил сам себе пулю в голову, чтобы попасть сюда.
— К чему так торопить неизбежное?
— Потому что, сир, этого хотел мой король. А то, чего хочет Людовик…
— Да, да, я это знаю, — перебил с раздраженным видом лунный государь. — К делу, сударь, к делу!
— Дело же в том, сир, что наши астрономы смогли пронаблюдать за передвижениями ваших войск на границе между скрытой и видимой сторонами вашего королевства, — солгал д’Артаньян, повторяя наставления, полученные им ранее от Сирано.
— Продолжайте…
— В настоящее время Людовик вплотную занят своими врагами из Четверного союза, который объединяет ни много ни мало как Соединенные провинции, Священную Римскую империю, Бранденбург и Испанию, иными словами, половину Европы. Поэтому ему совершенно ни к чему открывать новый фронт на небесах!
— Это понятно. Так что же тогда он мне предлагает?
— Мир, сир, и согласие между нашими народами.
— Боюсь, мне нужно большего.
— Министры Людовика продумывают некоторые уступки территории, — сказал д’Артаньян.
Это был единственный козырь в игре, мудро подсказанный Сирано, тонким знатоком менталитета короля. Если лунному монарху пообещать достаточно (а это следовало сделать, ведь вся луна-то у него уже была!), то он позволит себя уломать или, по крайней мере, ослабит настороженность. Поначалу, кажется, это принесло свои плоды:
— Ну, — сказал тот, — клянусь, я всегда мечтал о клочке земли под загородный домик!
Эта шутка вызвала в ассамблее лунных вельмож волну смешков.
— Вместе с тем, — продолжал король, — у меня есть одно условие к столь щедрому предложению вашего правителя.
Д’Артаньян ждал этого момента.
— Я весь внимание, сир, — сказал он.
— Вы встретитесь в одиночном бою с моим бойцом. Если вы победите, я приму мир Людовика. Если нет, ваша голова послужит штандартом для моей армии. Что скажете?
— Что зрелище вышло бы прекрасное, но что я сожалею, поскольку должен вас его лишить, поскольку я выиграю.
— Не могу приветствовать такой самоуверенности. Рискуя обидеть вас, господин мушкетер, замечу, что вы уже не молоды и в непривычных условиях. Это придает опасности поединку.
— Но много ли славы в торжестве, когда выигрываешь без риска? Конечно, нет. А я за всю свою жизнь стал привычен к заслуженным почестям. К чему меняться, пусть и в смерти?