Посвящаем книгу
Г. Колобову.
Сергею Есенину и Анатолию Мариенгофу.
Дорогие Сережа и Толя!
Причины, заставившие меня уйти от вас в 1919 году, ныне отпали.
Я снова с вами.
Рюрик Ивнев.
Кисловка
3 декабря 1920.
МОСКВА.
1
Трубит, трубит погибельный рог!
Как же быть, как же быть теперь нам
На измызганных ляжках дорог?
Вы, любители песенных блох
Не хотите ль пососать у мерина?
Полно кротостью мордищ празднится
Любо ль, не любо ль, знай бери.
Хорошо когда сумерки дразнятся
И всыпают вам в толстые задницы
Окровавленый веник зари.
Скоро заморозь известью выбелит
Тот поселок и эти луга.
Никуда вам не скрыться от гибели
Никуда не уйти от врага.
Вот он, вот он с железным брюхом,
Тянет к глоткам равнин пятерню.
Водит старая мельница ухом
Навострив мукомольный нюх.
И дворовый молчальник бык,
Что весь мозг свой на телок пролил
Вытирая о прясло язык,
Почуял беду над полем.
2
Ах, не с того ли за селом
Так плачет жалостно гармоника:
Таля ля-ля, тили-ли-гом,
Высит над белым подоконником.
И жолтый ветер осенницы
Не потому ль синь рябью тронув
Как будто бы с коней скребницей'
Очесывает листья с кленов.
Идет, идет он страшный вестник,
Пятой громоздкой чащи ломит.
И все сильней тоскуют песни
Под лягушиный писк в соломе.
О, электрический восход,
Ремней и труб глухая хватка,
Се изб древенчатый живот
Трясет стальная лихорадка!
3
Видели ли вы,
Как бежит по степям
В туманах озерных кроясь,
Железной ноздрей храпя,
На лапах чугунных поезд?
А за ним
По большой траве,
Как на празднике отчаянных гонок,
Тонкие ноги закидывая к голове,
Скачет красногривый жеребенок?
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Неужель он не знает, что в полях бессиянных
Той поры не вернет его бег,
Когда пару красивых степных россиянок
Отдавал за коня печенег?
Поиномугудьба на торгах перекрасила
Наш разбуженный скрежетом плес
И за тысчи пудов конской кожи и мяса
Покупают теперь паровоз.
4
Чорт бы взял тебя, скверный гость!
Наша песня с тобой не сживется.
Жаль, что в детстве тебя не пришлось
Утопить, как ведро в колодце.
Хорошо им стоять и смотреть,
Красить рты в жестяных поцелуях,
Только мне, как псаломщику петь
Над родимой страной Аллилуйя.
Оттого то в сентябрьскую склень
На сухой и холодный суглинок
Головой размозжась о плетень
Облилась кровью ягод рябина.
Оттого то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой.
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой.
Август 1920.
«Был тихий день и плыли мы в тумане…»
Был тихий день и плыли мы в тумане.
Я от роду не видел этих мест.
В последний раз на крест взглянул в Рязани,
И с этих пор я не гляжу на крест.
Тяжелый сон мне сдавливает горло,
И на груди как будто море гор.
Я вижу: надо мною ночь простерла
Свой удручающий простор.
Рязань
12 окт. 1920.
«Короткого, горького счастья всплеск…»
Короткого, горького счастья всплеск,
Скрип эшафота.
Пьяных и жестких глаз воровской блеск,
Запах крови и пота.
Что ж ты не душишь меня,
Медлишь напрасно?
Может быть Судного дня
Ждешь ты, о друг мой несчастный?
Горек и страшен плод
Нашей недолгой любви.
Песня, что бритва. Весь рот
От этих песен в крови.
Тифлис
апрель 1920.
«Улыбнулся улыбкой мертвецкой…»
Улыбнулся улыбкой мертвецкой
На пьяную шутку убийцы.
О, Боже, Боже, как сладок запах крови,
И я душой прокаженной этот запах ловлю.
II сумерки бани турецкой
Сквозь сумерки звезд мне видятся,
И ты мою кровь приготовил
Для черного слова: – люблю.
Мутный фонарь, икая,
Выплевывал бельма из глаз.
К убийце душой приникая,