Имажинизма основное

30.

Поэт и жизнедатель и убийца: он сам выбирает или тот или другой ПУТЬ.

31.

Мечтой художника химеры взнесены на высоту Notre-Dame. И в тишине и в холоде безлюдья они окаменели.

Мы, имажинисты, сбросили с высоты каменных химер, и вот они в дневном свете корчатся на городской площади, удивляя и шокируя зевающую толпу.

32.

Сила творческого инстинкта уводит поэта в мир теней, где вещи, не имеющие при свете солнечного сознания повидимому ничего общего, связаны необычайною близостью.

Ночью все кошки серы.

Поэт во сне. Поэт сомнамбула.

И чудо искусства заключается в том, что другие, воспринимая произведение искусства, видят ту связь между вещами, которую открыл поэт.

Для С. Есенина звезды стали ручными птицами:

Малиновкой журчащею
Слетит в кусты звезда.

Нимбом мерцает радуга над головой поэта, когда он говорит:

Я радугу, дугу тугую,
Концами жилисто сведу.

А. Кусиков.

У И. Грузинова сомнамбулический пейзаж:

Течет дремучая теплынь.
И зноем зыблемая синь
Звенит как сеть стеклянных ос,
Шатает соты деревень.
Короче взмахи жадных кос.
На травы клонит солнцелень.
И по лучистому овсу
Неспешно, к ветхому селу
Косцы под мышками несут
Охапки златоглазых лун.

Или:

И льют и льют багрец
На площади и долы
Мои штыком пронятые ладони

A. Мариенгоф так характеризует поэта Города:

Город, мира каменная корона,
От зубца к зубцу, с окраины и до окраины
Себя радугой над тобой гну.
В уши собираю, как в урны,
В Вавилоне чаемый,
Гуд.

B. Шершеневич, как Арлекин на городской площади, выкрикивает;

О, чьи глаза окном киоска
Здесь продают холодный квас?

33.

Вещи мира мы принимаем только как материал для творчества. Вещи мира поэт пронизывает творческой волей своей, преображает их или создает новые миры, которые текут по указанным им орбитам.

34.

Поистине имажинизм есть совлечение покровов с слова и тайны.

35.

И то, что обычно мыслится как призрачное, мистическое, потустороннее – в имажинистической поэзии освещено светом единого мира, напоено «животной неизреченностью».

С особой силой выражено это в некоторых произведениях С. Есенина и А. Кусикова.

Так у С. Есенина об умершем:

Под Маврикийским дубом
Сидит мой рыжий дед.
И светит его шуба
Горохом частых звезд.
И та кошачья шапка,
Что в праздник он носил
Глядит как месяц зябко
На снег родных могил.

36.

Все чувства наши обострены до крайних пределов и смешаны. Одно чувство переходит в другое: возникают какие-то новые возможности восприятия, иная сфера переживаний.

Так у С. Есенина ощущение солнечного света переходит в осязание:

Ныне Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.

У А. Кусикова изощренное восприятие уходящего дня:

На цыпочках день уходит,
Шепелявит листва в зарю.

Или восприятие ветра:

Дрогнет и стучится мне в окно котенок –
Предосенний ветер – с перебитой лапкою.

А. Мариенгоф на слух воспринимает городскую темь:

Медленно с окраин ночь –
Дребезжащий черный фиакр.

У В. Шершеневича восприятие ландшафта на вкус:

Как сбежавший от няни детеныш – мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек.

У И. Грузинова касание света и звука, как двух родственных стихии, проникновение одной стихии в другую:

Росы шафранной пелена.
И замирает потный день.
Дебелой жницею луна
Глядит сквозь щели шалаша.
Покорны бытию ночному
Померкли окна деревень.
Лишь писк промокших лягушат
Шевелит лунную солому.

37.

Имажинизм – поэзия космическая. Ощущение космического нудит и повелительно требует установить отношение к самой отдаленнейшей из звезд, установить отношение к самому отдаленнейшему болиду, блуждающему в небесных полях.

Космическое в некоторых произведениях С. Есенина выявляется с особой торжественностью, с торжественностью народного праздника:

О, пусть они, те, кто во мгле
Нас пьют лампадой в небе,
Увидят со своих полей,
Что мы к ним в гости едем.

38.

Осознаю себя, как звено, соединяющее прошедшее с будущим, как зерно, прорастающее из земной почвы настоящего в небо будущего.