— Невеста?
— Ой, Пьетро, мы же не так оторваны от мира, как ты думаешь, — сердито произносит тетушка Лиза. — Мы за тобой следим — ты же наш мальчик!
— Мы переживаем за тебя.
Они выжидательно смотрят на него. Даже тетушка Полина поднимает взгляд от кружева.
— Невеста? — переспрашивает он.
У него отчего-то пересыхает в горле.
— Ты же встречаешься с кем-то, — говорит тетушка Виктория. — Какая она?
— Встречаюсь? Это слишком громко сказано, — лепечет он. — Мы, конечно, давно знакомы…
— Ах, как мило! — тетушка Анна всплескивает руками. — Вы вместе учились?
Он качает головой.
— Пьетро, — тетушка Дамиана строго смотрит ему в переносицу, — ты ведь не забудешь познакомить нас с ней?
Он жалко улыбается и кивает.
— Судя по всему, ты так и собирался поступить, — тетушка Мариса удовлетворена. — Не стыдно?
— Не думал, что это будет вам интересно, — мямлит он.
— Я тоже не думаю, что мне будет интересно, — резко произносит тетушка Элен. — Нынешние девчонки много о себе мнят. Но приличия есть приличия.
Она чопорно поджимает губы, давая всем вокруг понять, что она готова ради этих самых приличий на все.
— Интересно, что она скажет об этой космической кошке, — говорит тетушка Виктория. — Пьетро, ты должен показать ей этот сериал. Это интересно. И… полезно, — она хихикает, стреляя в него глазками из-под густо накрашенных ресниц.
— Она сейчас слишком занята Синей Бородой, — говорит тетушка Анна. — Ей некогда отвлекаться на глупости.
— Синяя Борода — и есть самая настоящая глупость, — цедит тетушка Элен. — Сценарий совершенно себя исчерпал.
— О, надеюсь, она его не оставит. Я хочу знать — Жиль действительно любил Жанну? И он, правда, некромант? Пьетро, ты должен повлиять на свою подружку. Я хочу, чтобы Жилю удалось воскресить Жанну, и чтобы они были вместе.
— Интересно. Как ты себе это представляешь.
— Вот Адольф-Элоиз у нее остался жив.
— Овощ в инвалидном кресле, — фыркает тетушка Кларисса.
— Зато какое мощное решение! Какое возмездие — дать жизнь сознаниям всех загубленных тобой, используя ресурсы твоего же мозга!
— Вы называете это жизнью, дорогая? — возмущается тетушка Анна. — Все, что происходит с Паулем, Ревеккой, маленьким Дитрихом?
— Это его кара, Анна! — выкрикивает тетушка Элен, в ее глазах загорается фанатичный огонек. — Его кара — пережить вместе с ними всю эту муку, эту агонию…
Он закрывает глаза.
Все. Пора драпать. Еще немного этого старушечьего бреда, и он свихнется. Какого черта ему тут сидеть, оставаться на обед, который тут подают черте когда вечером? Ночевать на сырых простынях, потому что здесь, в мазанных глиной стенах все сыреет, не успевая покинуть сушилки? Конечно, его обязательно пригласят остаться на ночь. Но он ни за что больше на это не согласится. Потому что ночью станет холодно — в доме не принято топить летом, несмотря на промозглые ночи. Все дрожат, кутаются в одеяла, поутру жалуются на холод и артрит, но ни в коем случае не топят — не сезон. Поэтому он не сможет уснуть. Он встанет, натянет на себя все, что есть, выйдет на улицу — там теплее, чем в доме. Но здесь на него накинется мошкара, которую тетушка Кларисса разводит в прудике возле альпийской горки. То есть она их, конечно, не разводит — они сами разводятся. Но она никогда в жизни не позволит осушить эту лужу. Она заляжет в засаде и будет охранять свой комарятник с дробовиком — в те ночи, когда будет свободна от караула около бегоний.
— Как ваши бегонии, тетушка Кларисса?
На миг становится тихо. Тетушка Элен замирает на полуслове с открытым ртом — она как раз что-то говорила с уже хорошо заметным фанатичным огнем в глазах. Секунду он наслаждается тишиной. А потом тетушка Кларисса гаркает:
— Это герань, дуралей!
— Кларисса!
— Как он мог сказать — бегонии? — тетушка Кларисса заводится с полуоборота, стоит только задеть ее цветы. — Я ненавижу бегонии! Я бы их свиньям на корм не дала бы!
— Кларисса, Кларисса, — тетушки со всех сторон кидаются к кузине Клариссе и принимаются похлопывать ее по рукам, подавать ей чаю, предлагать носовые платочки, не забывая при этом — кто заговорщицки, кто с осуждением — поглядывать на него.
Он поднимается со стула и идет к калитке. Ему здесь нечего делать. Он удовлетворен — как человек, хорошо сделавший свою работу. Он посетил старух, дал им понять, что он о них помнит и, может, по-своему любит. Во всяком случае, не бросит на произвол судьбы в этом отрезанном от цивилизации углу Вселенной. О том, чтобы этот угол был не просто изолирован — законсервирован — позаботились. Им так проще. Они живут в том мире, который их воспитал, без лишних стрессов, связанных с постоянной гонкой за меняющимся миром — не лучшее занятие в старости. Даже их допотопный телефон связан только с одной информационной точкой — его электронным секретарем. Он принимает вызовы и имитирует разговор с любым из абонентов, которых набирают иногда тетушки. Он же принимает заказы и передает их службе доставки, которая раз в три дня отправляет на хутор машину. Даже если завтра он, Пьетро, совсем забудет о своих тетушках, о них не забудет секретарь — и тетки не пострадают. Секретарь напомнит ему через три месяца, что надо посетить их снова. Секретарь сам предупредит их от его имени и его голосом, что он собирается «заглянуть на днях». Интересно, тетушки заметят, если он перестанет приезжать? Вот горничная заметит. Для нее его визиты — единственное полноценное развлечение. Они все-таки до тошноты современные, эти горничные — несмотря на то, что последнее время он старается подбирать женщин постарше. Все равно они не могут удовлетвориться телесериалами и вообще плоскими трансляторами. Именно это заставляет их чувствовать себя здесь несчастными, а не дурной нрав старух.