— Все-таки ты меня нашла.
— Я очень хотела. Очень. Скажите санитарам — не надо меня… за черту города.
Выдохнув это, Марсель умолкла. Рядом с Лордом беспокойство стихло — но не исчезло. Сильней стало желание вернуться на праздник и ничего не бояться. Глаза стремились долу — на ковер, к шерсти мирной пантеры, — но вместе с тем неудержимо тянуло еще раз посмотреть на Лорда, и это смешивалось с опасением прогневать его дерзким взглядом. Почему-то Марсель стало стыдно, она показалась себе нескладной, неуместной… чужой.
— Но ты же понимаешь, что в городе тебе нельзя долго гулять.
— Я… спасибо, что позволили мне прийти сюда. Вы очень добры.
— «Прийти» — не значит «остаться». Тебе еще идти и идти, девочка. Непростой путь.
— Да, теперь я знаю. — Она уверенно кивнула. — Я зря согласилась… участвовать в гонке. Я ошиблась. И еще я…
— Если ты знаешь свои промахи, незачем о них вспоминать. Ты свободна. А теперь — идем. — Лорд пригласил ее жестом.
Он поднимался по спиральной лестнице беззвучно, он был реален — и невесом. Марсель шла за ним, наслаждаясь тем, что он — рядом; в какой-то миг она нестерпимо захотела упасть, впиться ногтями в камни и закричать: «Я не уйду отсюда!», но фигура вверху безмолвно звала, и зов был неодолим; это было и повеление правителя города и мира, и призыв абсолютной, надчеловеческой любви, которой веришь всем существом потому, что живешь.
На смотровой площадке фланкирующей башни Андерхольма веял безбрежный ветер; вокруг были лишь солнце и воздух, и мир был раскинут на все стороны — улицы в цветочном убранстве, зеркальные ленты рек, янтарь стен и шоколад крыш. Птицы плавали в вышине.
— Лети, — просто сказал Лорд.
Набравшись решимости, Марсель встала на цыпочки, подняла руки и…
…перестала ощущать камень под ногами.
Она не смотрела ни вниз, ни по сторонам — только вверх, в лазурную бездну, где райской розой цвело ослепительное солнце. Все выше и выше — воля и ветер помогали ей подниматься, и собственный радостный крик сливался с голосами белых птиц.
— Доброго пути, — донеслось вслед. — До встречи.
Эпилог
Россия. Десять лет спустя.
Накануне Владимир позвонил жене:
— Буду часа в четыре, не волнуйся. Хотелось бы с дороги похлебать горячего. Это намек.
— Намек понят, — отозвалась Лариса. — Вовка, будь осторожней, дороги скользкие. Ждем. Я тебя целую.
Он выехал из Йошкар-Олы затемно, в шесть утра; чтоб не дремалось и приятно ехал ось, включил «Notre-Dame de Paris», и зазвучал надрывный голос Славы Петкуна, смягченный любовью к Эсмеральде:
«Belle» Владимиру чертовски нравилась, и он заставил лазерник крутить сингл раз двадцать. Так, наслаждаясь, миновал он Чебоксары и Лысково и размяться вылез только в Нижнем, проехав Мызинский мост и почти весь город до заправки у поворота на Московское шоссе. Здесь и перекусил, хотя подозрительное кофе «три в одном» с растительными сливками и хот-дог — не еда, а скорей наполнитель, вроде того бария, который язвенники пьют перед рентгеном. С той разницей, что бариевый контраст не ядовит.
На заправке тоже царила «Belle». Страна жила под знаменем «Belle»; куда б ты ни вошел, тебя везде встречал Петкун, и могло показаться, что Квазимодо, Клод Фролло и Феб крадутся за тобой, готовые в любой момент запеть.
Гороховец, Вязники… в городе-тезке он сделал еще одну остановку, а внеплановая, третья, произошла у Ногинска, где его тормознули молодцы в бронежилетах и с автоматами. Разбирательство с ними протекало бы куда быстрей, если бы старший, козырнув, сразу сказал: «Здравствуйте! Двадцать баксов».
— Та-ак… — тянул волынку командир. — Значит, Тхор Владимир Данилович. Шестьдесят четвертого года рождения. Проживаете в Москве, улица Троицкая… Откройте багажник. Это что у вас? иконки вывозим? разверните.
Пес, натасканный на взрывчатку и наркотики, прядал ушами и вздыхал, пыхая паром из влажных ноздрей — в этом «вольво» ему откровенно искать было нечего. Псу было холодно, он иззяб — и борцы с терроризмом тоже одубели, топчась на обочине в такой морозище. Вон, у одного уже нос посинел. Да, прищучил Россию Дед-Карачун, нечего сказать. И Владимира, вышедшего из машины в курточке, прихватило — но он был Тхор, и верно говорил отец Данил: «Нас через колено не согнешь — колено треснет».