14–15 декабря 1937 г.
«Мы с тобою сядем близко-близко…»
Мы с тобою сядем близко-близко.
Ветер тронул кофточку твою.
И по привкусу тоски и риска,
По тому, что лишь в твоих записках,
Я его, родная, узнаю.
Оттепель. И за окошком тают
И отходят в дальние края
Тучи, им не видно края.
Может, ты мне скажешь, дорогая,
Где же она, родина моя?
Эта ли, где кружат по неделе,
Закружившись вдребезги, метели,
Где такие синие снега,
Где такие весны голубые,
Где такие песни горевые,
Эта ли, что так мне дорога?
Может быть, не эта, а другая?
Слишком уж неласкова со мной.
Что же ты качаешь, дорогая,
Золотой своею головой?
1936 г.
«Нам лечь, где лечь…»
Нам лечь, где лечь,
И там не встать, где лечь.
……………
И, задохнувшись «Интернационалом»,
Упасть лицом на высохшие травы,
И уж не встать, и не попасть в анналы,
И даже близким славы не сыскать.
Апрель 1941 г.
«Мы сами не заметили, как сразу…»
Мы сами не заметили, как сразу
Сукном армейским начинался год,
Как на лету обугливалась фраза
И черствая романтика работ.
Когда кончается твое искусство,
Романтики падучая звезда,
По всем канонам письменно и устно
Тебе тоскою принято воздать.
Еще и строчки пахнут сукровицей,
Еще и вдохновляться нам дано.
Еще ночами нам, как прежде, снится
До осязанья явное Оно.
О пафос дней, не ведавших причалов,
Когда, еще не выдумав судьбы,
Мы сами, не распутавшись в началах,
Вершили скоротечные суды!
1937 г.
Девушке
Мальчишкой я дарил на память рогатки,
Как мужество, мужскую честь и верность.
И друзья мои колотили окна,
И мне приходилось за них краснеть.
Но сердце,
свое гордое сердце
Уличного забияки и атамана,
Я носил нетронутым и чистым,
Как флаг романтическая бригантина!
Но прошли года,
И из моего сердца
Пытаются сделать милую пудреницу.
А мужество
У меня забирают,
Как милиционер рогатку.
1936 г.
Григорий Корешов
Первый рейс
Вспоминаю иногда
День веселого отхода.
Шумно пенилась вода
За кормою парохода.
Судно то летело вниз,
То взлетало вверх куда-то.
Ветер горсти звонких брызг
Зло швырял в иллюминатор.
Посинелый, мокрый весь,
Я смотрел на волны косо:
Это был мой первый рейс,
Первый день я был матросом.
Если новая волна
Судно выше поднимала,
То казалась мне она
Не волной — девятым валом.
И казалось мне, что я —
Волк морской, моряк хороший,
Что, беснуясь, океан
Бьет восторженно в ладоши.
Штиль
Словно лист осенний, вянет
Парус судна: ветра нет.
В заштилевшем океане
Голубой встает рассвет.
На бочонке возле рубки
Дремлет вахтенный моряк;
Остывает пепел в трубке,
Туго втиснутой в кулак.
Шкипер вышел из каюты,
Хмуро глянул на восток,
Сплюнул, выругался круто
И поднес к губам свисток.
Это верная примета —
Свистом ветер вызывать.
Шкипер плавал вокруг света —
Как же этого не знать!
Скрывшись от беды за рубку,
Обжигая спичкой нос,
Раскурить пустую трубку
Хочет вахтенный матрос.
Он спросонья жадно тянет
Жар из трубки — дыма нет.
…В заштилевшем океане
Голубой встает рассвет.
Шкипер
Был вечер холоден, угрюм
Взбивал валы соленый ветер.
У нас был полон рыбой трюм,
И на борту лежали сети.
Пять Пальцев — пять гранитных скал,
Их обойти при ветре трудно.
И может быть, девятый вал
О них распорет днище судна.
Замысловатый вьют узор
На лбу у шкипера морщины,
Не в первый раз ведет он спор
С морской взлохмаченной пучиной.
Но, зная, что не быть беде,
Сжимает шкипер крепче румпель,
И судно держит он на румбе
Назло и ветру и воде,
И только в сгорбленных плечах
Видны упорство и усталость.
…Я вижу каменный причал;
Опасность за спиной осталась!