— О Боже, — сказала Энн. — По-моему, вы не на того накинулись, Андреас. Это не Дэвид Келлер. Вам нужен Дэвид. Это он банкир.
— А я Джеймс. Занимаюсь анализом риска.
Элиадес откинулся назад и широко развел руками, извиняясь. Я, впрочем, и не обиделся — факты были действительно таковы, какими он их представил, — но ошибка в выборе адресата лишила его моральный пафос нужной убедительности. Мальчик убирал со стола. Чарлз наклонился ко мне за моей долей денег.
— Подбросить вас? — спросил он.
— Я приехал с Дэвидом.
— Вы не ответили.
— Куда подевался этот ковбой?
Элиадес вылил остатки вина в мой бокал. Его пальцы были бурыми от никотина. Впервые за весь вечер он оставил свою манеру сосредоточенного наблюдения. Имена, лица, обрывки разговоров. Старик-гитарист пел один, по перилам над пляжем прошла кошка.
— Что такое анализ риска?
— Политика, — сказал я. — Однозначно.
— Рад за вас.
Дик и Дот предложили немцу довезти его до гостиницы. Чарлз в ожидании сдачи подсел ко мне. Человек, выдающий сдачу — судя по виду таких людей, это была самая важная должность в стране, — сидел за столом, заваленным бумагами, с калькулятором и металлическим ящичком для денег; на нем были галстук, пиджак и вязаный свитер с треугольным вырезом, у него были короткие седоватые волосы и тяжелая челюсть, он был широк в плечах, толст и деспотичен — единственный неподвижный служитель в помещении, по которому сновали официанты и другие члены хозяйской семьи.
Элиадес пошел на стоянку провожать отъезжающих. Я слышал, как там смеются Бордены. На официантах были белые сорочки в обтяжку, с отворотами на коротких рукавах. Теперь мы остались за столом втроем.
— Все прошло неплохо, — сказала Энн. — Насколько оно вообще идет в таких случаях.
— О чем ты?
— Вечер прошел неплохо.
— Насколько оно идет в таких случаях? — спросил Чарлз.
— Оно просто идет.
— Что, до бесконечности?
— Наверное, да, в каком-то смысле. Спроси у Джеймса.
— Сегодня нам повезло, — заметил он. — Ни одного француза, который жаловался бы на мошенников-ливанцев. Ни одного ливанца с рассказами о том, как саудовцы ставят им подножки на деловых встречах. Никто не говорил о сирийцах из Алеппо: «После того как пожмешь им руку, сосчитай пальцы».
— Англичане не торговали противопожарной сигнализацией.
— Ага, помнишь Раддла?
— Его звали Вуд.
— Малый с дурным глазом. Который все косил в сторону.
— Его звали Вуд, — сказала она.
— А почему я решил, что Раддл?
— Устал, наверно.
— Что общего у усталости с фамилией Раддл?
Чарлз покашлял в кулак, в котором держал сигарету.
— А ты? — спросил он ее. — Устала?
— Не очень. Немножко.
— Когда вылетаешь?
— Рейс в семь утра.
— С ума можно сойти.
— Черт знает что, правда? Это в пять выходить.
— С ума сойти, — повторил он не слишком уверенно.
— Ничего. Я сплю в самолете.
— Значит, спишь, да?
— Что ты хочешь сказать? — спросила она.
— В смысле?
— Джеймс слышал. Была обвинительная нотка. По-твоему, люди, которые спят в самолетах, хуже соображают? Скатываются назад к нашей животной природе? Как мы легко опускаемся. Ты это хотел сказать?
— Господи, ну и напор.
Последовала долгая пауза, в течение которой мы словно прислушивались к собственному дыханию. Энн рассеянно поигрывала забытыми на столе ножом и вилкой. Потом отложила их.
— Кто-нибудь знает, зачем мы тут сидим? — спросила она.
— Ждем сдачи от вон того бандита.
Когда Элиадес шел обратно, за дальним столом возникло оживление, там громко заговорили, засмеялись, кто-то встал, показывая на море. Все посмотрели туда. Я наблюдал, как Андреас тоже приблизился к перилам и глянул вниз, на пляж. Затем он поманил нас к себе.
Из моря вышла женщина, русые волосы облепили ей лицо и плечи. Это была Линдзи в своем нефритовом летнем платье — мокрое, оно чуть перекрутилось на бедрах. Ее смех, чистый, как звон колокольчика, ясно прозвучал среди остальных голосов. Закинув назад голову, она обеими руками убрала волосы с лица. Ярдах в десяти за ней был Дэвид — согнувшись, он стоял по колено в воде и блевал.